Александр Золототрубов - В синих квадратах моря

Серебряков неожиданно спросил о жене:

— Не помирились?

— Развод просит, — вздохнул Петр, насупив брови.

— Душу бы ей промыть соленой водой, — вставил Серебряков. — Значит, не поедешь к ней?

Грачев развел руками:

— Чего мне с ней теперь? Не жизнь это, товарищ командир.

Он ожидал, что Серебряков станет сочувствовать ему, отговаривать, а то и настоит, чтобы поехал улаживать семейные дела, но тот почему-то снова заговорил о море, о том, что предстоит длительный поход.

Петр смотрел на Серебрякова и никак не мог понять, то ли сердит он, то ли его волнует что-то другое, а не он, Грачев. Петра даже злило, что для него у командира не нашлось, как ему казалось, теплых слов. Серебрякову море надо. Штормы надо. Ему не нужен он, молодой лейтенант. «Впрочем, и в Ире есть что-то от отца», — подумал Петр. Его удивляло, как у нее хватило смелости на днях позвонить ему на корабль и спросить, почему он не заходит к ним, может, обиделся. «Нет? Тогда пойдемте в субботу на премьеру флотского театра», — предложила Ира.

Нет, Петр не пошел. Голубев там в почете…

Серебряков закурил. Откуда-то с верхней палубы донесся голос боцмана:

— Куда тебя понесло, салажонок? Назад, а то за борт свалишься!

И вот уже боцман показался у двери каюты. Увидев командира, он попятился назад, но Серебряков позвал его. Коржов вытянул руки по швам.

— Грубишь, боцман! Молодые к романтике тянутся, а ты их попрекаешь? Что случилось?

Коржов доложил. На рее вымпел запутался, а сигнальщик самовольно полез на мачту. Боцман кричит ему назад, а он вверх прет, да еще улыбочки строит.

— А сам зачем зимой полез? — упрекнул Серебряков. — Я же добро не давал?

— Тогда другое дело, товарищ командир. В море были, штормило, а сейчас у стенки стоим, к чему рисковать?

С минуту Серебряков молчал, потом спросил, что это Коржов пришел сегодня на корабль, ведь он разрешил ему с неделю побыть дома с ребенком (жену положили на операцию с аппендицитом).

— Соседка с малышом, а мне надо краски заготовить, — доложил Захар.

— Понял.

У двери боцман задержался:

— Разрешите завтра с утра начинать покраску бортов?..

Когда он ушел, Серебряков довольно сказал:

— На таких вот флот держится. Корабль для них родным домом стал. Они не бегут от моря.

«Камешек в мой огород», — невесело подумал Грачев. Ему хотелось скорее уйти к себе, уединиться. А командир все не отпускал. Все намеками, вроде он, Петр, никудышный лейтенант. А то в счет не берет, что он раньше положенного срока сдал зачеты на самостоятельное управление боевой частью, может стоять вахтенным офицером…

— Вот что, Грачев, — нарушил его мысли командир, — помните, флаг-связист пришел на корабль пьяным?

— Было такое.

— Всякие слухи пошли. Доложите подробности рапортом. На мое имя. — Увидев, как нахмурил брови лейтенант, Серебряков добавил: — Это мне надо. И вам тоже. Адмирал все поймет, не волнуйтесь.

У себя в каюте Петр устало присел на диван. Появился Зубравин. Он доложил о том, что ночью флаг-связист проверял вахты.

— Есть замечания?

— Я не виделся с флаг-связистом. Симаков сказал, что товарищ Голубев к вам лично придет.

«Что еще он накопал?»

Едва Грачев пообедал, как принесло Голубева. Он интересовался подготовкой радистов к испытаниям на классность.

— Грешков больше стало?

— Не сказал бы. Готовимся. Люди стараются. Гончар, правда, «рвет» точки и тире. Но, думаю, успеет, выправится.

— Кстати, он вам ничего не докладывал?

— Нет, а что?

— Уснул на вахте. Спал.

— Неужели?

Голубев усмехнулся. В пять утра он обходил вахты, заскочил и на «Бодрый». Старшина Некрасов был на мостике, встретил как положено. Зашел в радиорубку — и что же? У приемника спал Гончар. «Допоздна на шлюпке ходили, объясняет, устал, а мичман поставил на вахту».

— И вы доложили адмиралу?

— Пока нет, — Голубев взял в зубы папиросу. — Вот вам свидетельство того, что ваша теория, будто я придираюсь, терпит крах. Я не хочу вам зла, да и никому, кто меня ценит. А вы, лейтенант, вы цените?

Петр повел бровью:

— Спросите у Иры.

— Я вижу, она вам приглянулась, эта Ира. Ну, ну, — Голубев засмеялся. Громко, фальшиво. — Она, знаете ли, звезды считает. На вашего брата, лейтенанта, эта мадам не клюнет. Между прочим, я рад вам помочь, но… прохлоп телеграммы, сон на вахте. Не знаю, как на это посмотрит адмирал. Гончара накажите. Построже!.. А Ира так, для забавы… — с ухмылкой добавил он.

— Подло так говорить о девушке. А с Гончаром я разберусь.

Петр лежал на койке. Ветер крепчал. Он то жалобно царапался в толстое круглое стекло иллюминатора, то зло стучал, а Петру казалось, что это сама тоска, глубокая, колючая, рвется в каюту, чтобы совсем задушить его.

Вот и нет больше Ленки, его Ленки. Он больше не обнимет ее, не услышит ее голоса. Петр в какой уже раз достал из кармана измятое письмо. Слова, написанные красивым спокойным почерком, впивались в него, как иголки. «…Я знаю, ты будешь проклинать меня. Ну и пусть — мне уже все равно. Я не могла отказаться от своего счастья, от жизни, о которой мечтала. А что было у меня? Ты больше любил море, чем меня. Помнишь, как я возмущалась, как старалась переубедить тебя? К сожалению, я не Джульетта, а ты не Ромео. Я никогда не обещала большего, да и ты, кажется, за два года супружества ничем особенным меня не порадовал. Другое дело Андрей. Он красивый, веселый, талантливый. Правда, любит выпить. Но я возьму его в руки. Да, я счастлива!..

Меня возмущает твое поведение — дай мне развод! Или ты надеешься, что я раскаюсь? Ты сам во всем виноват. Что ж, поступай как знаешь. Я терпелива, могу и подождать. Кстати, Андрюша не торопит. Он прав: я давно принадлежу ему, а все остальное только пустые формальности…»

Петр лежал задумавшись. Мысли, как те ручейки, потекли в недалекое прошлое. После окончания второго курса он приехал на побывку домой. Поставил в угол чемодан и сразу к матери — где Лена?

— Поел бы, сынок? С дороги ведь!

Но он уже выскочил во двор. Вот и сад. Лена бросилась к нему навстречу.

— Петя… Ох, и вредный ты, даже телеграмму не дал.

Петр целовал ее. Потом говорил, говорил. О том, что скоро вернется с практики, пусть не волнуется, пусть не грустит — там, в Севастополе, он будет думать только о ней. А она прижималась к его небритым щекам и шептала:

— Ты мой, мой, на всю жизнь!

Возвращался Петр поздно. Мать, дожидаясь его, обычно вязала. А он, наскоро проглатывая ужин, запивал молоком и укладывался спать. Однажды Петр пришел домой на рассвете, и мать недовольно закачала головой. Он засмеялся:

— Не потеряюсь, мама! Мы всю ночь просидели с Ленкой в саду.

— Люба тебе?

— Люба, мама. У Лены экзамены в консерватории, а она все же приехала. Сама приехала, понимаешь?..