Георгий Лезгинцев - В таежной стороне

Захарыч тяжело закашлялся и, бросив косой взгляд на Турбина, простуженным голосом начал:

— Хорошего мало. Мутенку мою начальник закрыл. Жалиться к тебе пришел, как к партейному секретарю. Два месяца пластался я, все мутенку готовил, пропади она пропадом! Виталий Петрович все нарушил: закрыл — и весь сказ.

— Пустое, Захарыч, несешь. Для твоей же пользы закрыли, — вставил Турбин.

— Не шебарши, спасибо за заботу, — зло бросил проситель.

Рудаков прошелся по кабинету и остановился против деда.

— Распоряжение начальника прииска я отменить не могу. Не имею права, у нас строгое единоначалие.

— Поговори хоть с ним, может, он послушает тебя, — попросил Захарыч и вздохнул.

— И говорить нечего. Виталий Петрович прав. Не на пустые мутенки силы тратить нужно, а рудник строить.

— Не слыхал о таком да и слышать не хочу: век на россыпях робил, переучиваться несподручно.

— Придется переучиваться, Захарыч, — предупредил Турбин.

— Силком не заставишь. Видать, все вперекос пошло. Прощевайте, — угрюмо сказал старик и вышел из комнаты.

Турбин и Рудаков молча переглянулись. Сергей Иванович, улыбаясь, сказал:

— Первая реакция простого старателя на рудник не восторженная.

— Так это же бузотер Захарыч, его лучше не тронь, когда он в запале. А вообще-то у нас смотри в оба: придет этакий замшелый молчальник, вроде деда Михайлы, прикинется, будто он извечный приискатель, а на поверку выходит — бывший кулачок. Сбежал в тайгу в тридцатых годах от раскулачивания. Таких немало.

— Знаю, Максимыч. Но не забывай, что нам придется работать с такими. Владимир Ильич говорил, что мы должны строить социализм не из фантастического человеческого материала, а из того, который оставлен нам в наследство капитализмом. А старый старатель — пример такого наследия. Придется тяжело с ними, материал-то тугоплавкий…

В ответ Максимыч только пожал плечами.

Наташа Дубравина, взрывник старательской артели, оглядела гидравлический разрез. Синяя пихтовая тайга плотно обступила старое русло горной реки. В неглубоком желтом котловане стояли четыре водяные пушки. Но только из двух била упругая струя воды. За длинным деревянным лотком — шлюзом серели треугольные отвалы галечных камней.

Наташе предстояло провести очистку гидравлического полигона от известняковых валунов и пней вековых деревьев, мешающих работе. Людей поблизости не было, старатели поднялись к деревянному баку и сверху что-то кричали ей.

Наташа помедлила, мысленно проверяя себя: все ли в порядке? Рвала породу она уже давно, заменив погибшего на фронте брата, но каждый раз испытывала страх за успех взрыва: все ли заряды взорвутся?

Девушка насупила густые брови и, еще раз оглядевшись вокруг, подожгла первый отпальный шнур. Он угрожающе зашипел, выбрасывая струйки багряно-серого дыма. Перебегая, девушка запалила спичкой остальные шнуры и спряталась за толстой лиственницей.

«Первый заряд взорвется через десять секунд, — глядя на ручные часы, считала Наташа. — Четыре, три, две сек…» Огненный взрыв разнес в куски большой валун, и осколки с легким свистом полетели в стороны. Следом глухой взрыв вывернул из земли и поднял в воздух толстый пень с растопыренными, как у осьминога, корнями. Наташа напряженно считала: «Третий, четвертый, пятый». Облегченно вздохнув, она поправила рукой темно-русую косу, короной лежащую на голове, и вышла из укрытия. Ветер нес к ней сизые дымки сгоревшей взрывчатки, пахло гарью. Девушка улыбалась, почувствовав свою силу.

Она оглянулась на гору, на махавших ей шапками людей и протяжно засвистела: подходите, мужички, опасность миновала.

Первым по толстому железному водопроводу, уложенному от бака к разрезу, спускался плечистый парень, гулко стуча по трубам подкованными сапогами.

Наташа пошла ему навстречу и закричала:

— Все взорвались, товарищ бригадир!

— Молодец. Пойдем на съемку золота, — позвал Иван.

— К нашим съемкам весь интерес пропал. Как говорит Степанов, мартышкин труд, — недовольно ответила девушка.

Наверху, у края гидравлического разреза, лежа на животе, курили рыжий Дымов и дед Михайла — худой старик с выдающейся вперед огромной челюстью и длинными, ниже колен, руками. Дымов поглядел вслед Наташе и подмигнул Михайле.

— Краля, — согласился тот, дымя козьей ножкой.

Дымов согнул в локте руку и, положив на нее голову, визгливым голосом запел:

Кончив петь и не зная, что еще предпринять, он нехотя перевернулся на спину, подтянул колени, сел. Зевая и почесывая спину, оглядел высокий галечный отвал и проворчал:

— Породы сколь много перемываем, а толку что? Золота раз от разу все меньше, всю съемку в наперстке можно унести. Глаза бы не глядели на такую добычу.

— Ну? — буркнул Михайла и вопросительно поглядел на Дымова.

Михайла был угрюм, неразговорчив и междометием «ну» обычно выражал свои несложные чувства: все зависело только от того, каким тоном оно сказано.

— Золото здесь кончилось, говорю. Искать в другом место надобно.

— Ну! — согласился Михайла, утвердительно качнув головой.

— Что ты нукаешь! — обозлился Дымов и выругался.

— Не лайся, скажи, чего делать будем, — с трудом двигая огромными челюстями, проговорил Михайла.

— Чё делать-то? Все тебе, лешаку, покажи да расскажи. Нашел ключик богатый, может, и тебя в компанию возьму, — оглядываясь по сторонам, тихо ответил Дымов.

— Ну?!

Михайла спрашивал: где же этот ключик? Дымов понял его и, хитро улыбаясь, открывая в ухмылке гнилые зубы, прошептал:

— В тайге. Только, старче, не спеши: пора да время дороже золота.

К ним подошел парень, разговаривавший с Наташей.

— Перекур с дремотой, а работа обождет, не к спеху?

— А что нам впустую пластаться? Золота-то нет, — буркнул Дымов.

— Кого винишь? Сами разведывали этот полигон. А почему воду зря теряете?

— Воды в тайге много, — огрызнулся Дымов.

— Где же много, когда половина мониторов из-за воды простаивает. Шлюз не подтянули к забою, зря тратим воду на перевалку породы по разрезу. Вам хоть кол на голове теши! — возмущался Иван.