Георгий Лезгинцев - В таежной стороне

Вскоре Петра Степанова не стало. За что его арестовали, никто не знал, а слухи ходили разные…

Клевета стала главным оружием Плюща, теперь его ненавидели и в то же время побаивались все сотрудники объединения. Но когда в коллективе все же возникла угроза разоблачения, Плющ решил действовать по-иному. Он придерживался правила: главное в жизни — это уметь вовремя уйти. Плющ не стал дожидаться расследования, выразил горячее желание работать на производстве и незамедлительно отбыл в Сибирь.

Для своей деятельности он избрал самый дальний прииск, в таежной глухомани, за тысячу километров от железной дороги. Народ тут был доверчивый и простой, совсем неискушенный в интригах, на которых инженер набил руку. Начал Плющ с саморекламы. Искусными намеками, исподтишка стал распространять слухи о своем приезде на прииск как о специальной миссии, порученной ему руководством наркомата; он небрежно упоминал известные фамилии московских руководителей, называя их просто по имени, невзначай рассказывал какой-нибудь выдуманный случай, делавший его рыцарем без страха и упрека. Нужно было вновь начинать карьеру любыми средствами.

Плющ во всем видел вредительство. Неудавшаяся операция сельского врача над обреченным больным, плохо выпеченный в пекарне хлеб, павшая от старости лошадь, остановленный из-за отсутствия запасных частой изношенный локомобиль — эти и им подобные факты объявлялись Плющом вредительскими актами. «Деятельность» Плюща создала на прииске обстановку всеобщего недоверия и подозрения.

Нужно было маскироваться, и на всех собраниях и совещаниях Плющ призывал к революционной бдительности, к разоблачению притаившихся врагов народа и ликвидации последствий их вредительства.

Он рассчитал, что для дальнейшей карьеры ему необходимо пробраться в партию. Шаг был рискованный, но он пошел ва-банк и подал заявление о приеме, в котором предусмотрительно скрыл свое прошлое. Плющ был принят в партию людьми, загипнотизированными его «революционной» болтовней, и, получив партийный билет, вскоре перебрался на Южный прииск, чтобы не привлекать излишнего внимания к своей персоне.

Все это было в прошлом. А настоящее?.. Кто знает, чем обернется оно. Но Плющ найдет решение…

Ветер усиливался, он шелестел листвой редкого кустарника, раскачивал верхушки прижавшихся друг к другу пихт, со свистом налетал на каменистую осыпь, подле которой сидел Плющ. Разноголосо кричала тайга. С треском обломилась верхушка сухостойного дерева, Плющ испуганно метнулся в сторону и побежал, часто спотыкаясь о мягкие кочки. Не сразу он понял, что с каждым шагом ноги его все глубже вязнут в теплой жиже. Неожиданно он провалился по пояс. Сбросив тяжелую заплечную торбу, Плющ начал барахтаться в топкой грязи, хватаясь руками за мшистые кочки, но они тотчас же предательски погружались вниз. Болото засасывало все сильнее, вязкая грязь подходила уже к горлу, и тогда Плющ издал душераздирающий крик: «Помоги-и-ите!»

Седая тайга не откликнулась…

Катя сидела у открытого окна и смотрела на темную гору, из-за которой медленно выплывал тусклый серп молодого месяца. Только что прошел сильный дождь, стало прохладно. Катя поежилась, ощупью нашла на спинке стула шерстяную кофту и набросила ее на плечи.

На улице было тихо и безлюдно. Только еле уловимый шорох плутал в ветвях сосен: то дождевые капли стекали с веток. Негромко стукнула калитка, и послышались легкие быстрые шаги. «Кто это мог быть?» — подумала Катя.

У открытого окна вдруг появился Сергей Иванович.

— Ой! — вскрикнула Катя.

— Напугал я вас, извините. Добрый вечер, Екатерина Васильевна, — тихо сказал Рудаков. — Зашел поделиться новостями. Выходите в сад.

— Заходите в комнату, — пригласила Катя.

— На улице сейчас лучше. Жду вас тут, выходите!

Катя вышла, и они сели на скамейку против круглой клумбы, от которой тянуло дурманящим запахом садового табака.

— Знаете, Екатерина Васильевна, а я сегодня любовался шоссейной дорогой. Пришла она к нам на Южный, голубушка, соединила таежный поселок с внешним миром. И вот гости к нам — приехала первая партия фезеушников, а наш новый помощник начальника прииска Пихтачев, что молния, мотался по поселку. И всех хорошо разместил по квартирам. Ну и Пихтачев! Хозяин! Стал таким прижимистым — придирается к качеству глины, песка, дров да все прикидывает убытки и доходы… Да! Чуть не забыл. Сегодня в болоте обнаружили торбу Плюща, его не нашли, наверное, затянуло.

— Что вы говорите! — вырвалось у Кати.

— Он был в одной компании с Дымовым, вместе воровали, как выяснилось на допросе. В торбе Плюща оказалось много золота.

— И подумать только, мы вместе жили с такими гадами, дышали одним воздухом!

— Да-а-а… Урок, — задумчиво произнес Рудаков.

Они помолчали.

— К вам я из конторы. Степанов только что говорил по телефону с министром и уточнил смысл телеграммы о вашем откомандировании.

— Куда же? — воскликнула Катя.

— Заграничная командировка: передать наш опыт зарубежным друзьям.

— Вот не думала!

Рудаков не понял, довольна она или нет этой новостью.

Где-то невдалеке заиграл баян и два голоса тихо запели грустную таежную песню:

Песня оборвалась так же внезапно, как и началась.

— Вот и уезжать мне скоро, от этой поездки отказаться нельзя. Жаль, что мало с вами поработала, это очень обидно. Я буду скучать без вас, — тихо сказала Катя и робко пожала руку Сергею Ивановичу.

— Катюша… — впервые назвал он ее просто по имени.

В сад с громким лаем влетел степановский пес Мохнашка в, облизав Кате руки, уселся рядом. Вывалив на сторону язык, пес тяжело дышал и вдруг, отвечая на далекий собачий лай, снова затявкал.

Катя обняла Мохнашку.

— «…Не лай ты. Не лай. Не лай. Хочешь, пес, я тебя поцелую…» — И замолчала.

— «Да, мне нравилась девушка в белом, но теперь я люблю в голубом», — тихо закончил Сергей Иванович. И, взглянув на Катино голубое платье, смутился: — Люблю Есенина!