Георгий Лезгинцев - В таежной стороне

Из штольни показалась лошаденка. По узкоколейной дороге она везла три груженные рудой вагонетки и примостившегося на одной из них Дымова, он погонял лошадь длинным бичом. Подъехав к откосу, Дымов незаметно вставил толстую палку под колесо последней вагонетки, она опрокинулась.

— Стой, падла! — заорал он и принялся с остервенением хлестать лошадь.

Из штольни выбежала Быкова и, вырвав бич, закричала:

— Не лошадь, а тебя бичевать нужно.

— Она, падла, вагонетку опрокинула, а я подбирай, — бурчал Дымов, делая вид, что пытается подвинуть кузов вагонетки.

Быкова взяла его за рукав и, подняв кусок руды с видимым золотом, резко сказала:

— Лошадь твоя хорошо разбирается в золоте: опрокидывает вагонетки только с самой богатой рудой и потом прячет ее в разведочный шурф!

— Ты, Катерина Васильевна, того, заговариваешься…

— Хватит, Дымов, паясничать. Сдай лошадь и пойдем в контору.

— Не торопись на тот свет, Катерина Васильевна! — угрожающе начал Дымов, но, увидев подходившего к ним Егорова, замолчал.

— Прими, Вася, у него лошадь. Пошли, Дымов! — распорядилась она.

В кабинете Дымов держал себя развязно, все отрицал, ругался. Быкова позвонила по телефону Рудакову, Степанову, но их не было ни дома, ни на работе.

«Как поступить сейчас с Дымовым? Задержать?» — размышляла Катя, наблюдая за развалившимся на деревянном диване Дымовым. Неожиданно где-то сзади конторы раздался глухой взрыв. Катя беспокойно посмотрела в окно, но, ничего не увидев, позвонила в штольню. В штольне о взрыве ничего не знали, в эту смену отпалки они не вели, но взрыв слышали, обещали выяснить и позвонить ей. Дымов после взрыва стал держаться еще развязнее.

— Обмарать кого хошь можно, а надо, чтобы по правде, по справедливости! — кричал он.

— Не вывернешься. Сейчас принесут доказательства, — ответила девушка.

— Это какие такие доказательства? — Дымов прищурился и высморкался на пол.

— Ворованную из нашей штольни руду, ступку и ртуть.

— А при чем здесь я? Это еще доказать надо, что я крал. А вагонетки у всех опрокидываются, не у меня одного…

В комнату вошел Иван и молча с ненавистью посмотрел на Дымова. Тот понял и самодовольно ухмыльнулся.

— Ну что? — встревоженно спросила Катя.

Иван не сводил взгляда с Дымова.

— Склизкий ты, Прошка, как налим, сразу не схватишь тебя. — И, обращаясь к Быковой, ответил: — Шурф тот, Катерина Васильевна, взорвали, теперь не проникнуть туда.

«Значит, все же приходили туда преступники замести следы… А наши наблюдатели просмотрели», — подумала Катя и удивленно спросила:

— Кто же это мог сделать?

— Это, барышня, одна тайга зияет. Много тайн хранит она, новичку об этом завсегда помнить надо. Между прочим, у нас не Москва, милиционер к каждому шурфу не приставлен, — громко засмеялся Дымов. И насмешливо осведомился: — Можно идти?

Катя ничего не ответила, и Дымов, сорвавшись с дивана, выбежал из комнаты.

За углом здания Краснов, прохаживаясь с независимым видом, поджидал Дымова.

— Споймала Быкова меня, пора смываться, а то завтра будет поздно, — зашептал перетрусивший Дымов.

— Она тебя споймала, а ты упустил ее тогда на Миллионном. Ведь как было просто: кокнул ее, потом подрубил стойку и посадил кровлю, засыпал землей. Чисто, комар носа не подточит, — шипел Краснов, с презрением оглядывая Дымова.

— Да я целую смену охотился за ней, с такой девицей все бы сделал в свое удовольствие… — ухмыльнулся Дымов.

— Одни разговоры, обратно же с шурфом с этим… — Краснов помолчал и, сверля Прохора злыми глазками, добавил: — С Южного уходим, только тебе, Граф, как наказал перед отъездом твой сберун, придется в тайге попрятаться, его дождаться.

Дымов в ответ крепко выругался.

Пихтачев встал с постели, достал с полки поломанный деревянный гребень и расчесал лохматые волосы. Умылся под рукомойником и, хотя в комнате было хорошо натоплено, набросил на плечи ватник: его мутило и лихорадило. С трудом припоминал Павел Алексеевич события прошлого вечера. Пришел навестить его дядя Кузя и заставил выпить стакан разведенного спирта, а за ним другой и третий. Дядя Кузя пил с горя: поймать бандитов не удалось, шурф был взорван. Как утверждал дядя Кузя, это произошло в те часы, когда дежурил Яшка. Бандиты, дескать, знали, что дядя Кузя на работе, в другое время им от него, конечно, не уйти бы… Вспомнил измену Ксюши и заплакал от обиды.

Подвыпивший Пихтачев тоже плакал — от огорчения за друга и еще пуще оттого, что не сдержал данного врачу слова не пить до полного выздоровления.

Утром, как только Павел Алексеевич открыл глаза, бабка, у которой он жил на квартире, набросилась на него с попреками. Она заявила, что больше не будет его выхаживать. Пихтачев молчал и с горечью думал о том, что вот опять не удержался и занялся «профилактикой»… Как только он будет смотреть людям в глаза?

Бабка ушла к соседям, заботливо поставив на стол кринку с огуречным рассолом.

Пихтачев мучительно вспоминал что-то поразившее его ночью. Помнилось, за окном то загоралось, то гасло яркое зарево, как днем освещавшее часть стола с посудой и кусок пола с торчащими, как трубы, валенками. А может, все это приснилось?..

Вскоре зашел на минуту Рудаков. Справился о здоровье, но по его взгляду Пихтачев понял, что Сергею Ивановичу все известно о попойке.

От Рудакова узнал Павел Алексеевич, что у Краснова при сдаче дел обнаружена недостача овса, сена и разных материалов и его будут судить. Странно, что, после того как выяснилась недостача по одному складу, внезапно ночью загорелся другой. Причина пожара не установлена, наверное, поджог. Заинтересован в нем мог быть только бывший завхоз. Из штольни исчезает богатая золотом руда, кем-то взорван разведочный шурф, озабоченно передавал новости Сергей Иванович. Не желая вконец расстраивать больного, он умолчал о том, что околел пихтачевский Гнедко: кто-то всыпал в его кормушку вместе с овсом битое стекло и мелкие сапожные гвозди.

Когда Сергей Иванович ушел, Пихтачев взял дрожащими руками кринку, жадно хлебнул солено-кислого, пахнущего укропом рассола.

«Что творится-то у нас, а я валяюсь!» — с досадой подумал он.

Лечение шло медленно, и он решил, вспомнив наставление ветеринара, прибегнуть к его средствам. Достал из закутка старый железный таз, нагреб в него из русской печки кочергой горячих, красноватых углей и поставил на них сальную чугунную сковородку. Запахло подгорающим жиром. Потом взял из-под кровати бутылку спирта, вылил ее на горячую сковородку. Осторожно, чтобы не расплескать драгоценное снадобье, поставил на сковородку ноги и зажмурился. Теплота спирта поднималась по ногам, ломила кости, вгоняла в пот. Ему стало лучше.