Георгий Лезгинцев - В таежной стороне

— Золото было сильнее смерти! — воскликнула Наташа.

— Это ты верно, Наташа, приметила — сильнее… Значит, пошли они опять втроем. Падали, поднимались. Счет времени потеряли. Потом остановились. Развели костер. Иван отморозил ноги и больше не двигался. Ну, кажется, совсем конец. Даже и говорить перестали. Потухнет костер — и жизнь потухнет. Зимой в тайге всегда так… Однако отец силком заставил себя встать и чуть не на карачках пополз за сухими ветками. У старой пихты смотрит: никак след — лыжня… Откуда силы взялись! Скорее к костру, кричит: «Ребята, лыжня!» А те и слушать не хотят: дескать, померещилось. Отец даже рассердился: «Черт, говорит, с вами! Оставляю вам в залог свое золото и пойду. Если доберусь до жилья — вернусь к вам, а не доберусь — мне и вам каюк!» Спустился по следу с увала и наткнулся на капкан. Ну, значит, действительно человек близко. Так оно и оказалось. Обогнул гору, чует — дымком потянуло. А там и на заимку попал. К охотнику Игнату Иптешеву, к деду вашему, Маша. Отец его на всю жизнь запомнил. Потом большими друзьями стали. И нам, детям, завещали дружбу эту. Вот мы и дружим с Гаврилой по сей день.

Максимыч отхлебнул из кружки медовухи, которую подала ему Наташа.

— Ну, а дальше — известно. Снарядили нарты, запрягли собак и пошли за Данилой и Иваном. К вечеру все были на заимке, кроме Ивана. Так и замерз, сердешный, с мешком золота в руках.

— Ой, бедняжка… Только зря мучился, — вздохнула Маша.

— А раньше, почитай, все золотничники беднягами были… Прожили они у Игната с неделю, отъелись, подлечились. Игнат-то им и рассказал, что заимка, которую искали, была от них на западе, в ста верстах… Хозяин оставлял их у себя до весны — отказались, и тогда он довел отца и Данилу до ближайшей заимки. Отец собрался домой, а Данила — в город: лавку хотел открыть. Ну хорошо! Доехали до заимки. Была она домов на пять. Смотрят — кабак с вывеской: «Трактир «Самородок» купца Семенихина». И пошло-поехало. День и ночь, день и ночь… Попали в струю, и понесло их… Знаете, как раньше приискатели гуляли? Игнат, как гость и спаситель, также вместе гулял. Однако недолго. Не выдержал такого запоя и ушел к себе на заимку. А отец с Данилой пьют без передышки на отцово золото. Откуда-то и приятели появились, и бабенки гулящие… Вся заимка за их счет куролесила. Как-то вечером позвал целовальник-кабатчик, значит, отца и Данилу в карты играть, и спьяну отец проиграл все золото, что оставалось-то. Как утром продрал опухшие глаза, ну, тут понял, что опять гол как сокол домой к жене и детям вернется, зря головой рисковал и муки терпел. Попросил у Данилы в долг золотишка, чтобы отыграться, тот не дал. От обиды отец даже заплакал. Право слово, сам говорил. Выручила отца его краля. Она дала самородочек, что он раньше подарил ей, и тут-то отцу повезло, да как! Отыграл он все свое золото и столько же еще выиграл! Ну, стали опять пить. Данила и кабатчик к отцу липли, липли как ртуть к золоту, в дружки набивались. Отец с пьяных-то глаз забыл обиду и как запаленный характер приискательский во всю ширь показывал: за стопку спирта насыпал стопку золота. Баш на баш!..

— Однако он сумасшедший! — вырвалось у Федота.

— Как-то спохватился. Решил, пока все не пропил, идти домой. Данила упросил еще его на денек остаться. И напоил отца до беспамятства. Наутро смотрит отец — ни Данилы, ни золота. Бросился к целовальнику за лошадьми, чтобы догонять, а лошадей, само собой понятно, и в помине нет. Обирали-то за одну компанию… Золото не говорит, да много творит… Обезумел отец. Разворотил оглоблей все окна в кабаке, целовальника-златоимца чуть не кончил, да подоспели его батраки — вдарили отца обратно железкой по голове, избили так, что кровью харкал, чуть не преставился в одночасье…

Максимыч остановился, посмотрел на слушателей. Они были подавлены его рассказом.

— Да-а… — протянул Турбин. — Между прочим, через три года отец с мешочком золота опять пришел в этот кабак. Там его обратно подчистую обобрали, а потом кокнули по указке того целовальника. Приезжал из губернии следователь, снимал допросы, но убийцу не нашел. Известно, когда золотом глаза запорошат, ничего не увидишь.

Внезапно распахнулась дверь, в комнату ворвался человек в шляпе, в резиновых сапогах и с порога крикнул:

— Лед пошел! В голове канала сгрудился… Вода канал рвет!

С плаща дежурного канавщика на пол скатывались крупные капли.

— Сказал народу? — тревожно спросил Рудаков.

— Забегал в два-три дома, да спит народ, не добудишься. Плющ не пошел, сказал, что болен. Дождь же заполоскал все, прямо беда!

Степанов поднялся.

Положение серьезное. Если вода промоет борт канала, то зальет все оборудование. А это не меньше двух недель простоя гидравлик и срыв плана. Утра ждать нельзя…

Катя подошла к вешалке. Рудаков взглянул на ее коротенькое шелковое платье, лакированные туфли на высоких каблуках и твердо сказал:

— Вы никуда не пойдете, — И взял из ее рук беличью шубку.

«Опять врозь», — огорчилась девушка и отошла от вешалки.

Наташа стремительно выскочила на улицу. В поселке ни огонька. «Свет выключен, значит, станция тоже в опасности», — подумала Наташа и ускорила шаг. Непрерывно гудела сирена, созывая народ.

И справа и слева слышались тревожные голоса, хлопали, скрипели двери в домах.

— Авария! Авария!

У входа в склад Наташа столкнулась с Иваном, он выносил на плече мешок взрывчатки.

— Ты зачем сюда? — спросил Иван.

Наташа ничего не ответила, тоже взвалила на плечо мешок взрывчатки. Взяв у Ивана тусклую карбидку, пошла вперед.

Первое, что бросилось ей в глаза, это десятки огней, передвигавшихся в одном и том же направлении, — к гидравликам спешили люди. Наташу перегнала запыхавшаяся Маша, она разыскивала Петра.

Вскоре Иван и Наташа оказались на борту широкого капала, до краев наполненного водой. Ее темная поверхность рябилась от дождевых капель. Маша побежала по борту канала, освещая фонарем глинистую тропинку. Она заметила отпечаток ботинок, Петро даже сапог не успел надеть. В темноте Маша увидела человека, узнала Петра. Он стоял у промоины, не зная, что предпринять. А вода делала свое дело — с каждой минутой промоина в канале увеличивалась, с шумом сползала в водный поток бортовая земля.

— Что же ты стоишь?! — закричала Маша.

— Я наращивал борт и потопил лопату, — ответил Петро, беспомощно разводя руками.

Вода, словно в огромную воронку, устремлялась в промоину, казалось, нет силы остановить ее разрушительную работу. Из темноты вынырнул Степанов и с руганью набросился на Петра за то, что тот спокойно наблюдает за размывом канала. Гидравлики затопило, мониторы погрузились под воду, а какой-то идиот заклинил намертво канальские водосбросы, Пихтачев бьется и не может ни одного открыть.