Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Он отступил.

Это была дерзость неслыханная. Подобного тона, похожего на приказ, ни один из спартанцев даже мысленно не мог представить себе по отношению к девушке. Повисла грозная пауза. Сейчас достаточно было Хрисе сделать небрежный жест рукой или нахмурить брови, и — расправа была бы короткой. Никакие последствия и угроза наказания не остановили бы спартанцев. Но Хриса молчала. Тогда, глядя в сторону, Селеад угрюмо обронил:

— Твой друг, мне кажется, изрядный наглец. Передай ему это.

— Не знаю, не замечал, — пробормотал Гнафон, не слишком, впрочем, уверенно. Тисамен, желая свести все к шутке, рассмеялся.

— Хорошо. Считай, ты нас уговорил. Мы придем туда после гекатомбы, все вместе.

— Ты плохо понял меня, Тисамен. Речь идет не о тебе. Но если ты непременно хочешь встретиться, я готов. На скамме.

— Клянусь Зевсом, — Тисамен усмехнулся, — Афины объявляют Спарте войну.

Асамон не отвечал.

— Посмотри туда, афинянин, — продолжал Тисамен, указывая рукой на золотой щит с изображением Медузы Горгоны на фронтоне храма Зевса. — Ты, я вижу, забыл, что гласит надпись на том щите, и кто его туда повесил? Селеад, напомни ему.

Селеад приблизился к Асамону вплотную, глаза в глаза, и, медленно выговаривая каждое слово, продекламировал:

«В храм сей щит золотой спартанцы после Танагры

Вместе с союзным своим войском его принесли

В дар, победив агривян… афинян! а также ионян,

Взятой добычи врагов — это десятая часть».

— Или ты хочешь, чтобы мы повесили на храме еще один щит? — осведомился Тисамен.

Афинянин пожал плечами.

— Вначале никогда не знаешь всего, что будет потом.

— О нет, не скажи! — с важным видом вступил Гнафон. — Спартанцы превосходные воины, это знают все. Но любовники из них ужасные. Это тоже все знают. Прекрасная Елена, супруга спартанского царя Менелая, великого стратега, сбежала от него с простым пастухом! Но что из этого? У каждого из нас свои недостатки и свои достоинства. Одни хорошо владеют мечом, другие… Так надо ли ссориться, друзья? Кстати! Прекрасная Хриса, когда ты пойдешь на свидание с моим другом, вели своей абре сопровождать тебя, — лукавец сделал паузу и со значением подмигнул фракиянке. — И передай ей, что мы гораздо щедрее на расходы, нежели наши мужественные спартанцы.

Он подкинул на ладони золотую монету, достоинством в один статер. Попробовал золото на зуб. Смешливая фракиянка прыснула в ответ и закрыла зардевшееся лицо руками.

Эта реплика могла стать последней каплей в чаше терпения спартанцев, если бы не Хриса. Она молчала по-прежнему и лишь слегка закусила губу. Но Асамон наградил приятеля таким бешеным взглядом, что тот невольно отшатнулся. Вне себя от гнева Асамон приблизился к девушке и решительно протянул ей гемму.

— Я женщин на деньги не покупаю. Возьми. После его слов я не считаю себя вправе делать тебе предложения.

Голос его дрожал. Хриса не двинулась с места. Но грудь ее часто вздымалась, выдавая волнение, и на щеках проступил легкий румянец.

Герод, который в продолжение всего разговора не вымолвил ни единого слова, но при этом внимательно следил за девушкой, сделал короткий, властный жест. Спартанцы, все трое, удалились и встали в стороне. На лице Герода не дрогнул ни один мускул, и можно было только догадываться, чего стоило ему это благородное решение.

Гнафон, обескураженный, ничего не понимая, последовал однако примеру спартанцев и также отошел в сторону. Но вскоре он утешился и что-то весело нашептывал на ухо смазливой фракиянке, явно пользуясь ее благосклонностью.

Асамон вдруг ощутил с внезапной пронзительностью, что он и Хриса остались совершенно одни. Друг против друга. Что в эти самые мгновения между ними нет больше постороннего внимания, чужой подозрительности и недоверия, ненужной другой любви, как нет и собственных обязательств и злой необходимости платить за все это той же самой монетой. Казалось, рухнули затхлые стены, которые разделяли их. Свежий воздух, словно запахами моря напитанный ее присутствием, ударил Асамону в лицо и отозвался в теле волнующей дрожью. Они долго молчали, и молчание не обременяло их. Оно было исполнено тайного, всепоглощающего смысла, когда каждый со сверхъестественной обостренностью угадывал в себе переливы настроений чужой души, ее внезапные порывы, трепет, обрывки мыслей, смятение и согревающую вдруг надежду. Так чуткий зверь ловит случайные запахи, наносимые из темноты свежим дыханием ночного эфира и складывает их в картину, исполненную для него вполне реального смысла.

— Хриса… пора.

Это был Тисамен. Он подошел сзади и коснулся плеча девушки. Она рассеянно кивнула и, помедлив, покорно отправилась следом.

Два дня минуло после встречи на ступенях храма Зевса. Хриса исчезла вновь, как если бы все, случившееся с Асамоном, было просто сном. Кажется, только теперь афинянин начинал сознавать полной мерой гибельную власть великой богини. Он понял также, почему элейцы, воздвигнув многочисленные храмы Афродите Урании, упорно избегают их. Страсть, которую она внушает, безумна и не знает меры. Такая страсть способна превратить здравого человека в мерзкого скота, не отвечающего за свои деяния. Даже сам Зевс, Владыка богов, был бессилен перед безумной страстью, которую умела внушить Афродита…

Разве не Зевс, забыв разом о достоинстве и приличиях, добровольно превратил себя в быка и в таком униженном виде, не желая быть узнанным, скакал нелепым галопом за три моря ради прелестной сидонянки Европы?..

Разве не Зевс, не найдя иного способа удовлетворить свою похоть, пролил семя на предмет обожания через худую кровлю обильным золотым дождем?..

Разве не Зевс, словно жалкий блудодей, скрываясь за деревьями от глаз своей царственной супруги Геры, пробирался на свидание в тайную пещеру, а возлюбленную Ио, дабы скрыть преступную связь, превратил в корову и так сходился с нею?..

Разве не Зевс, желая совокупиться с замужней женщиной и обманом взойти на чужое ложе, неоднократно принимал облик законного мужа?..

…Палестра давно опустела, но Асамон продолжал сидеть один, привалившись спиной к колонне. Он уже с трудом различал в вечерних сумерках фигуры рабов, убирающих скамму и помещения к завтрашним кулачным боям и состязаниям взрослых мужей в панкратии. На завтра Совет Олимпии назначил также все состязания мальчиков. С утра — бег и борьба, после полудня — кулачные бои мальчиков и панкратий, в котором ему предстояло участвовать.

Недавние поединки взрослых борцов произвели на Асамона неожиданно сильное впечатление. Все любовные томления последних дней вдруг потускнели в нем и отступили перед яростным желанием немедленного, беспощадного боя, привкус которого он ощущал, казалось, у себя во рту. Но это был только приступ внезапной драчливости — оборотная сторона все того же бесплодного томления и собственных зряшных усилий что-либо изменить. И он скоро угас. Мало-помалу все воротилось на свой печальный круг.