Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Асамон нехотя поднялся с места и двинулся прочь.

Неподалеку от гимнасия, там, где днем вдоль западной стены шумел благоуханный цветочный рынок, он обратил внимание на две знакомые фигуры и остановился. Это были известные в Элиде попрошайки — толстый болтун Менап и его унылый, нескладный приятель по имени Никтим. Толстяк елозил посреди дороги на коленях и что-то со тщанием рассматривал на залитой лунным светом поверхности, выложенной плитняком. Никтим, наподобие гермы, неподвижно стоял над ним, склонив набок голову, и наблюдал. До Асамона доносились возбужденные голоса и отдельные, весьма крепкие, выражения.

Происходящее показалось Асамону чрезвычайно любопытным и он направился в их сторону.

— Здравствуйте, почтенные. Надеюсь, я вам не помешал? — вежливо осведомился он, взглядывая по очереди на обоих.

Ответа, однако, не последовало. Толстый Менап стоял на коленях перед кучей ослиного дерьма и длинной сухой щепкой увлеченно разваливал ее на части, исследуя содержимое. Едва разглядев, чем они тут заняты, Асамон не выдержал и расхохотался.

Не подымаясь с колен, Менап сверкнул на юного афинянина сердитыми глазами и вновь углубился в свое занятие с некоторым даже ожесточением. Никтим, наоборот, охотно отступил в сторону и сокрушенно развел руками: мол, вот полюбуйтесь, люди добрые, на этого злосчастного. Видно, у него вконец помутился разум.

От обоих изрядно припахивало дешевым вином.

Разделавшись с кучей, тяжело сопя, толстяк на коленях перебрался к следующей, благо этого добра на дороге за день скопилось предостаточно. Никтим, явно недовольный упорством приятеля, уныло забубнил:

— Менап, дружище, я полагаю, на сегодня с нас хватит. Целая драхма! Всякий другой на твоем месте был бы счастлив, а ты… Все равно больше ты ничего тут не найдешь.

— Глупец! — прорычал Менап, не отрываясь, однако, от дела.

— А я говорю — не найдешь. Это простая случайность. Совсем даже не то, что ты думаешь.

Асамон, крайне заинтригованный, с любопытством переводил взгляд с одного на другого.

— Почтенные, вы говорите, драхма? Он что, нашел тут драхму?

— Да! Да! — вдруг вспыхнул толстяк. — Я нашел… Целая драхма! Вот она…

Он воткнул щепку в кучу и выплюнул из-за щеки на ладонь тусклый серебряный кружок.

— Целая драхма! Вон в той куче ослиного дерьма. И я сразу подумал: интересно, чем это таким хозяин кормит своего удивительного осла, что он гадит на дорогу не иначе, как серебряными драхмами? А потом… ха! — Толстяк фыркнул и широко повел вокруг себя рукою. — Потом я решил разбогатеть. Но для этого, юноша, надо разобраться во всем этом дерьме, не так ли? Что я сейчас и делаю. Бедняга Никтим, он считает, будто я свихнулся! Но у него всегда недоставало фантазии, как у всякого нищего. Особенно, когда речь шла о деньгах, больших деньгах! А большие деньги искать следует всегда в дерьме. В других местах, как известно, они не водятся.

Обиженно сопя и покряхтывая, толстый Менап вновь опустился на колена и взялся за свою щепку. Лицо его выражало одновременно высокую торжественность и смиренное покорство, как у незаслуженно пострадавшей добродетели, когда обман наконец открылся и справедливость восторжествовала.

Но, пожалуй, все это было напускное. Он явно паясничал и ломал свою горькую комедию перед единственным и не слишком благодарным зрителем. Никтим уныло смотрел на него сверху вниз и не верил, даже осуждал приятеля, хотя, сам того не ведая, блестяще ему подыгрывал.

Асамону, правда, показалось, что толстый Менап чего-то недоговаривает. Но настаивать на откровенности впрямую было бы неразумно. Поэтому, поразмыслив, он решил подыграть им тоже и посмотреть, чем все закончится.

Совершенно серьезно и с вежливостью он попрощался с тем и с другим, а толстому Менапу пожелал удачи в его многотрудном деле.

— Хотя бы раз в жизни человеку непременно должно повезти. Да помогут тебе боги, почтенный, — заключил он, поворачиваясь уходить.

Менап вскинул на него исподлобья маленькие подозрительные глазки, но ничего не ответил. За толстой щекой, оттопыривая ее, явственно обрисовывалась припрятанная монета. У бедняка, видно, давно не водилось таких денег, и он даже не имел места, куда их спрятать, иначе как за щеку.

Асамон сделал вид, будто уходит, но, ступив пару шагов, обернулся — оба приятеля, всецело занятые собой, о нем, похоже, тотчас забыли. Быстрым движением он извлек из пояса серебряную драхму и воткнул ее ребром в соседнюю кучу, как раз за спиной у недоверчивого Никтима. Точно таким же образом воткнул вторую, поодаль.

Убедившись, что все сделанное прошло незамеченным, а в его сторону ни один из приятелей даже не взглянул, он, не слишком отдаляясь, отступил в тень за толстое платановое дерево и замер там, ожидая результата.

Вскоре громогласный, торжествующий вопль заставил его вздрогнуть от неожиданности.

Затея, кажется, вполне удалась. Осторожно, стараясь не обнаружить своего присутствия, Асамон выглянул из укрытия и едва смог удержаться от смеха. Толстый Менап, зажав монету в кулаке и свирепо потрясая над головой, вышагивал посреди дороги вперед-назад, вперед и снова назад мимо Никтима. В глотке у него перекатывались какие-то рыкающие, нечленораздельные звуки. Мимоходом он то и дело совал свой толстый кулак приятелю в нос и торжествующе вопрошал: «Ну?! А?.. Ха-ха! Что я говорил?»

На беднягу Никтима было жалко смотреть. Он только разевал рот, по привычке желая возразить, но вновь найденная монета, еще одна, похоже, лишила его дара речи.

В мгновение ока серебряная новенькая драхма, как и та, первая, исчезла у Менапа за щекой. Опомнившись, Никтим наконец с укоризной заметил:

— Менан, дружище, ты так громко сопишь и ругаешься, что я боюсь, как бы ты эти деньги случайно не проглотил. Если это произойдет, то мы можем остаться с тобой без ужина даже завтра.

— Ха! Плевать я хотел на завтра, мой благородный Никтим. Клянусь, мы неплохо поужинаем еще сегодня.

Он спохватился вдруг и с резвостью, какую трудно было от него ожидать, бросился к очередной куче. Вскоре еще монета, тоже драхма, звеня и подпрыгивая, выкатилась на обочину и заблестела в траве маленьким лунным диском. Оба приятеля, выпучив глаза и не двигаясь, завороженно следили за ее звонким, серебряным бегом и долго стояли так, в неподвижности, переглядываясь, пока Менап наконец не решился ее подобрать.

Из укрытия Асамон вдруг с удивлением разглядел на круглой, обожженной солнцем физиономии толстяка… слезы! Он держал монету на ладони с брезгливостью, как если бы это была мерзкая, отвратительная гадина. И плечи его вздрагивали.

Асамон ничего не понял. Ему показалось даже, что толстый Менап продолжает паясничать и ломать все ту же комедию, но рыдания выглядели слишком натурально, и слезы текли из глаз ручьями.