Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Когда он открыл их, ему вдруг показалось, что юная Афродита, выходящая из моря… улыбнулась. Даже сделала жест, значения которого, опешив, он не понял.

Асамон в волнении отступил на шаг назад от барьера и протер глаза. На золотом лице богини застыла лукавая полуулыбка… Асамон замер, всматриваясь со страхом в золотые рельефы. Он не мог вспомнить теперь, была ли эта улыбка еще мгновение назад, когда он разглядывал изображение впервые. Ему казалось — нет, даже напротив того, ему помнилось, что лицо рождающейся богини было глубоко отрешенным, как бы возникающим из небытия, быть может, торжественным дать, как торжественны и величавы лица встречающих ее богов. Однако уверенности в нем не было.

Асамон долго оставался в растерянности, широко раскрыв глаза и ожидая неизвестно чего. Но чем дольше он всматривался, тем более ему казалось, что улыбка юной богини меняет свои оттенки. Мгновение назад она была лукавой. И вот уже глядит на него чуть насмешливо. Спустя небольшое время легкая капризная гримаска запечатлелась на ее устах, сменив насмешливость, и Асамону почудилось, как будто некоторая досада в ответ на его непонятливость и недоверие.

А может, то была лишь причудливая игра света и масляных бликов на золоте при дуновениях ветра?

Асамон не выдержал и круто повернулся, желая взглянуть на окружающих, на Гнафона, чтобы увидеть на их лицах подтверждение или же отрицание виденного им.

Приятель стоял рядом, за его спиной, но ничего, кроме любопытства и благоговения, с какими он сам только что разглядывал исполинскую статую, на его лице больше не выражалось. То же самое другие — любопытство и благолепие на всех лицах без различий, наиболее сильные, видимо, чувства, которые выносил отсюда всякий. Не имея больше сил оставаться, Асамон быстро двинулся к выходу. Но из толпы, терзаясь неясными чувствами, он оглянулся еще раз на золотую богиню и — мог поклясться — она с укоризной качнула ему вслед головой.

Гнафон нагнал друга уже спускающимся со ступеней храма. Заглянул в его потерянное лицо.

— Что произошло? Что с тобой?

— С мной? Ничего.

Но Гнафон не отставал.

— Полно! Здоров ли ты? Ты вроде как не в себе, я же вижу… Да остановись, наконец! Куда ты бежишь?! — вскричал он, уже не надеясь добиться какого-нибудь толку.

Асамон остановился, осененный внезапной догадкой. Повернулся к приятелю и с горячностью схватил его за руку.

— Тебе покажется странным… Впрочем, нет! Гнафон, не посчитай за труд… Вернись и рассмотри в подробностях Выходящую из пены. Ту, что на базисе. В особенности ее лицо. Ты меня понимаешь?

— Да в чем дело? Ты можешь хотя бы…

Но он тут же осекся, видя странный блеск и расширенные глаза афинянина.

— И главное… она улыбается, или нет? Обрати внимание.

— Улыбается? Кто?

— Изображение Афродиты. С улыбкой на устах, или лицо покойно?

Просьба была пустяковой. Но горячность Асамона привела приятеля в замешательство, и он не сразу уразумел, что именно от него требуется, и почему Асамон не может пойти туда сам и сам все разглядеть, если ему это столь важно. Так и не уяснив до конца смысла сказанного, он взбежал по ступеням и скрылся между колонн, выражая даже спиной полное по этому поводу недоумение.

Асамон остался внизу в нетерпении ожидать приятеля. Если все так, думал он, если ему не почудилось, то в действительности это могла быть та редкая и таинственная улыбка богини любви Афродиты, о которой он слышал не раз. Богиня иногда дарит ее простым смертным, желая осчастливить или, напротив того, — наказать избранника. Но что она может сулить ему? Станет ли богиня расточать свои милости на него? Или ему суждено превратиться в ничтожную жертву, пораженную тяжким любовным недугом и обреченную на одиночество?

При одной этой мысли Асамону сделалось не по себе. Признаки любовного недуга у себя он сознавал, и с каждым днем они все усугублялись, вызывая тревогу у Мегакла, или, как теперь, — повергли в недоумение Гнафона явной нелепостью поведения. Но сейчас многое должно разъясниться: плод это взыгравшего воображения, вызванный случайной игрой света, или божественный промысел вмешивается в его судьбу?

Наконец появился Гнафон. Недоумения на его лица как будто прибавилось, но в черных, блестящих глазах светилось явное любопытство. Асамон взбежал по ступеням.

— Ну? — не дождавшись, выдохнул он.

Приятель качнул головой.

— Там нет лица, на этом изображении.

— Нет? Ты хорошо все рассмотрел?

— Голова у нее опущена, и волосы падают на лицо. Губы, глаза — все скрыто от нас.

Хотя Асамон ждал этих слов, но холод волной пробежал по всему телу. Значит, никто другой, кроме него, не видел даже лица Афродиты? Ее улыбка предназначалась единственно ему.

Желая скрыть свое состояние, Асамон повернулся к приятелю спиной. Гнафон пожал плечами, раздумывая над странным поведением друга. Он собирался уже потребовать объяснений, но в этот момент его внимание было привлечено группой блестящих молодых людей, которые направлялись мимо их к храму. Одеты они были с нарочитой небрежностью, которая сразу выдавала в них спартанцев. Подобная манера одеваться давно стала притчею во языцех. Один знаменитый острослов, приехав в Олимпию, увидел разодетых в золото и пурпур родосских юношей и воскликнул: «Это спесь!» Когда же неподалеку остановились спартанские аристократы, одетые разве что не в лохмотья, он, глядя на них, сказал: «Это тоже спесь, но иного рода».

Шутка обошла весь мир. Но таковы были спартанцы.

Украшением в их небольшой компании несомненно была прелестная, похожая на только что распустившийся бутон, девушка. Яркий пеплос цвета шафрана, украшенный сбоку пальмовыми листьями, искусно подчеркивал нежную свежесть ее лица, большие темно-синие глаза. Свою одежду она носила на дорической манер — с глубокою апотигмою, которая была перехвачена в талии изящным пояском с длинной бахромой из крученых серебряных нитей. С правой стороны вдоль всей линии бедра на одеянии был сделан разрез, которым спартанки, несомненно, подчеркивали свои права и свободы относительно других женщин Эллады. Маленькие, крепкие ступни юной наяды, безупречные по форме, были обуты в легкие сандалии, отделанные серебром, которые выглядели скорее как украшение, нежели обувь.

Кроме юношей, их было трое, при девушке находилась служанка, примерно одних с нею лет, нрава веселого и весьма подвижного. Опытный глаз, быть может, сразу признал бы в ней уроженку покрытой лесами Фракии, светлокожую, с зеленовато-серыми длинными глазами. Одета она была несколько проще своей госпожи, но не без изыска, и, судя по тому, как та и другая обращались друг к другу, они выглядели скорее подругами.