Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

— Она!

В мгновение ока Асамон вывалился из повозки, вспрыгнул на ноги и бросился к дороге, на голос. Но среди проходивших мимо, сколько он ни напрягал зрение, не было ни одного женского лица. В большинстве тут шли люди простого звания — ремесленники, крестьяне, мелкие торговцы из местных везли на ярмарку свой немудреный товар.

Асамон стоял растерянный, ничего решительно не понимая. Ее смех — он слышал его отчетливо, рядом, и не перепутал бы ни с каким другим… О боги! Да не впадает ли он в безумие, подобно несчастному Пану, преследующему Сирингу?

Асамон понуро опустил голову.

В пыли у его ног что-то желто блеснуло. Он наклонился. Подобрал. Это оказалась подкова. Она была сношена до толщины древесного листа и еще хранила тепло конского копыта. Асамон покрутил находку в руках и бросил с равнодушием на дорогу. Легкий серебряный смех вновь зазвучал подле него и заставил вздрогнуть. Подкова, звеня и подпрыгивая на камнях, выкатилась на самую середину дороги и там затихла.

Асамон не верил своим глазам. Но тотчас ринулся следом и выхватил подкову из-под наехавших было колес.

Затем он бросал ее вновь и вновь, и подкова — послушно смеялась голосом юной лакедемонянки на разные лады. Нет, конечно, это был не смех. Но мертвый металл чудесным образом воспроизводил отдельные живые тона, которые он хранил в своей памяти с таким бережением. Асамон понял — это был добрый знак, посланный ему великой богиней. То ли в утешение, то ли залогом их будущей встречи.

Мальчик наконец заметил, что Мегакл давно стоит перед ним и наблюдает. По выражению лица наставника он понял, что со стороны его действия выглядят забавами развлекающегося идиота. Мегакл выразился в том же роде:

— Я что-то не пойму, — хмуро обронил он, — кто из нас двоих лишился разума? Ты или я?

Асамон рассмеялся.

— Ты не лишился разума, Мегакл. Ты оглох.

Он бросил подкову на камни. Но звон ее, ласкающий слух питомцу, и на сей раз ничего не объяснил умудренному опытом наставнику. Его душа давно оставила в покое эти тонкие сферы, тем более что голоса таинственной лакедемонянки он никогда не слышал.

С зажатой в руке подковой Асамон шагал рядом с повозкой по дороге. Теперь он знал наверное, что его мольба достигла слуха великой богини. Его жертвы, принесенные три дня назад, доставили ей удовольствие и были приняты.

…В ту ночь, после бесплодных поисков исчезнувшей лакедемонянки, Асамон, отчаявшись, вошел в храм Афродиты Урании (Небесной). Миновав храмовый придел, он остановился перед гладким, холодным камнем с высеченной на нем надписью:

НАСТАНЕТ ДЕНЬ, И ТЫ ПРИДЕШЬ СЮДА

Гладкая плоскость с надписью оказалась гранью постамента. Асамон поднял глаза. Изваянная из слоновой кости и из золота Афродита, в образе юной девы, попирала ногой панцирь огромной, медно-кованной черепахи. Змеиная голова животного оказалась на уровне лица мальчика и глядела на него в упор глазами из холодных голубых опалов. Под сводами храма во тьме метались летучие мыши. Они круто падали на ярко белеющую в лунном свете тунику, едва не касаясь его лица, и исчезали.

Асамон с горячностью прошептал каменной деве свою мольбу и возложил на алтарь гирлянду из ветвей маслины. Затем он покинул храм.

Двигаясь наугад через рощу, Асамон наткнулся вскоре на какую-то изгородь. Она была сложена из желтых плит песчаника и увита сплошь побегами дикого хмеля, словно зеленым ковром, какие обычно завозят с Востока. Асамон отправился вдоль стены и вскоре стоял перед входом. Дверей тут не было, не оказалось даже решетки, и он беспрепятственно вошел внутрь.

Посреди ограды была насыпана терраса высотой в рост человека, и на ней — огромный, взбрыкивающий козел, отлитый из темной меди, с сидящей на его спине смеющейся вакханкой. Совершенно нагая, она восседала на козле задом наперед, ухватившись одной рукой за нечистый хвост, а другой откидывала с безумных глаз разметавшиеся в полете волосы. Все в этой фигуре дышало пороком и кричало о неприличии. Чрезмерные груди вразлет с торчащими сосцами. Бедра, лишенные девичьей стройности из-за чрезмерных возлияний. Расплывшийся зад, открытый в прыжке для нескромных взоров во всех сокровенных подробностях. В ее распущенности и непотребстве мгновенно угадывалось животное упоение жизнью, ее мимолетными радостями, пусть даже весь мир обрушится в Тартар.

Асамон отшатнулся…

Чистое и целомудренное чувство, которое он вынес из храма Афродиты Урании, было оскорблено в нем. Великая богиня в облике скромной девы с запечатленной на устах таинственной полуулыбкой и эта порочная вакханка, погрязшая в блудстве, — они были несовместимы. Асамон повернулся, чтобы уйти. Но ему почудилось вдруг нечто знакомое в линиях тела этой фигуры на скачущем козле… В форме стопы, ударившей животное под ребра. В повороте головы. В разрезе глаз…

Мальчик остановился. Затем с упавшим сердцем, уже прозревая суть, приблизился к самому подножию террасы. На мраморной плите, лежащей у его ног, была выбита надпись:

АФРОДИТА ПАНДЕМОС

И чуть ниже мелкими буквами: «Скопас создал меня».

Предчувствия не обманули Асамона. Это была она, великая богиня. Слово «пандемос», ставшее именем Афродиты, употреблялось обычно в значении «всенародная». Но, как тень, бегущая за человеком, оно имело еще один смысл, достаточно фривольный — «общедоступная».

Асамон покидал священную ограду с чувством человека, над которым жестоко посмеялись. Но Мегакл, когда он рассказал ему эту историю спустя два дня, только ухмыльнулся.

— Каждый волен выбирать для себя, что ему больше по сердцу. Любовь или разврат — это личное дело всякого. Богиня равно покровительствует тем и другим, если умеешь ее попросить.

Он покопался у себя в поясе. Подкинул на широкой ладони монету.

— Большинство предпочитает блуд. Любовь для них обременительна. К тому же, чаще любовь становится наказанием, а не отрадой влюбленному воздыхателю.

На лицевой стороне монеты, отчеканенной в Элиде, был выбит силуэт вакханки на взбрыкивающем козле. По окружности тянулись буквы: Пандемос Афродита.

Мегакл кивнул.

— Да, это так. Уранию на своих монетах элейцы не чеканят.

…Сидя на козлах, Мегакл с подозрением поглядывал на Асамона, который шел подле, зажав в кулаке свою находку, как если бы она была выкована из золота. Состояние духа питомца и направление его мыслей не радовали Мегакла. Наконец, не выдержав, он опустился наземь. Некоторое время они шли молча, рядом, но Асамон, казалось, этого даже не замечал. Мегакл вздохнул, положил тяжелую руку ему на плечо.

— Послушай, что я скажу, мой мальчик. Думаю, тебе это поможет.

Асамон поднял на него темный, рассеянный взгляд в знак того, что он слушает.