Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Предчувствуя смерть, скиф с неожиданной силой, какая еще оставалась в его истерзанном теле, швырнул щит в толпу, в ощеренные, свирепые лица. Тяжелыми кандалами ударил кого-то наотмашь в голову. Ударил еще… И еще. Кто-то упал…

Асамон, опираясь на меч, поднялся. Глазами с трудом нашарил в толпе своего врага. Одна мысль, одно желание гнали его вперед — скиф должен умереть. Должен умереть, хотя бы перевернулся мир!

Асамон шел за мечом, вытянув его двумя руками перед собой. Или сам меч тянул его следом? Выпад — и острое жало, разрывая живую плоть, погрузилось в беззащитную спину раба. Раб повернулся к нему и медленно, молча осел на землю. Изможденный, костлявый, со скованными накоротке руками, простертый во прахе человек.

И Асамон ужаснулся делу своих рук.

Он стоял над умирающим, чувствуя, как падает в бездну вселенской мерзости, — и не понимал, как он туда сорвался. Окровавленный меч со звоном выпал у него из руки, и мальчик побрел в сторону, к повозке, через расступившуюся перед ним толпу. Там, сзади, — он почувствовал это кожей, — склонились над поверженным. Легкое дыхание эфира донесло до слуха фразу, похожую на приговор:

— Удар торговца, а не воина.

Он не разобрал, чей это был голос, но воспринял фразу с равнодушием человека, связавшего себе петлю.

Мул почуял забравшегося в повозку хозяина и, не дожидаясь хлыста, бодро зацокал копытами по камню и повернул на дорогу.

Обоз Дамасия скоро нагнал сиротливо бредущую посреди дороги повозку. Когда Мегакл заглянул под полог, Асамон спал, к его удивлению, как убитый, лежа ничком на грубой рогоже. Его густые, темные волосы прилипли ко лбу. На висках еще блестели непросохшие капли пота. Мегакл заметил, что одежда на мальчике в нескольких местах заскорузла от крови. Но кровотечение, похоже, остановилось.

Он нахмурился.

— Что там? — одними глазами спросил Дамасий, не решаясь заглянуть.

— Он спит. В его состоянии это лучшее, что можно придумать.

Дамасий пожевал губами и ничего не ответил.

С наступлением сумерек голова колонны вступила в небольшой городок Летрини, который отстоял от Олимпии на расстоянии в сто двадцать стадий. Город был основан сыном Пелопса по имени Летрей. Больших зданий здесь не было, кроме храма Артемиды Элафиеи, красная черепичная крыша которого маячила сквозь зелень древесных крон.

Процессия остановилась возле фонтана Пиера. В воде этого источника гелланодикам предстояло совершить очистительный обряд и принести жертву перед вступлением в Олимпию. Прочие участники процессии тем временем начали готовиться к ночлегу. Вскоре в ночи заблестели многочисленные звездочки костров, и потянуло дымом.

Асамон пробудился оттого, что наставник потянул рогожу на себя, желая вытащить его наружу. Он долго не мог отойти ото сна, но протянутую руку грубо оттолкнул.

В десятке шагов от повозки пылал огонь. Чуть в стороне плотной стеной темнели заросли камыша и узким лезвием блестела в лунном свете кромка воды вдоль дальнего берега. Но это была не река, а скорее пруд, заросший и похожий на болото, потому что со всех сторон бурлили лягушачьи хоры, жалобно стенала на том берегу ночная болотная птица.

Асамон уцепил это краем сознания, зевнул и полез обратно в повозку. Досыпать. Мегакл рассмеялся и, ухватив за ногу, вытащил его наружу.

— Так не пойдет, мой мальчик. Вначале мне придется привести тебя в порядок. Ступай к огню.

Вокруг костра на охапках свежесрезанного камыша расположились Диагора и оба сына, Стомий и Тиман. Они о чем-то беседовали вполголоса, но с появлением Асамона замолчали. Ни на кого не глядя, мальчик сел на приготовленное для него ложе, куда указал Мегакл. Уставился на огонь. В котле на низком треножнике кипело какое-то варево. Судя по запаху, чечевичная похлебка. В стороне остывали глиняные плошки с отваром.

«Наследство, о котором так много твердит отец, — мрачно подумал Асамон, — это не только деньги, имущество или скот, пасущийся на лугах. Но еще отношения, плохие или хорошие, которые ты оставляешь наследнику». Пожалуй, на расположение этих людей ему, сыну Дамасия, рассчитывать не приводилось.

Мегакл велел Асамону снять одежду. Но ткань местами успела присохнуть к ранам, и Асамон, морщась от боли, оставил попытку. Тогда Мегакл намочил в одной из плошек тряпку и выжал отвар на раны, чтобы отмокли.

Раздев мальчика, он уложил его лицом вниз на расстеленную шерстяную хлену. На плечах и на спине в трех местах темнели глубокие порезы, была разбита бровь. Остальное — несколько ссадин и ушибов. Он покачал головой.

— Многовато для одной драки.

Диагора не согласился.

— Края чистые. А до игр у него еще четыре дня…

— Оно, может, и так…

— В любом случае разбитый лоб стоит много дороже, — улыбнулся Тиман. Все рассмеялись, понимая, о ком речь, и Асамон подумал, что эти люди, пожалуй, относятся к нему лучше, чем он того заслуживает.

Диагора, помешивая в котле длинным черпаком, неторопливо рассказывал:

— За Мегаклом всегда ходила слава искусного врачевателя. Вы можете заглянуть в его торбы, если он позволит, конечно. Они всегда были набиты у него травой и снадобьями на все случаи жизни. Иной раз о его лечении рассказывали чудеса. Но я сам видел, как однажды к нему пришел человек с ужасной головной болью. Он рвал на себе волосы и вопил не переставая. Мегакл заставил его разуться и — ударил палкой по пятке. Боль тут же прошла. Человек перестал вопить и почувствовал себя здоровым.

Диагора помолчал, пробуя на вкус варево. Затем продолжал:

— Спустя полгода я случайно узнал, что этот человек, которого лечил Мегакл, на всю жизнь остался хромым. Когда я сказал об этом Мегаклу, в ответ он только пожал плечами. «Ну и что? Просто мне попала в руки слишком толстая палка».

Дружный смех прокатился над озерной гладью. Ночные звуки все замерли, словно в недоумении. Даже лягушки прекратили на время свои болотные песнопения. Причудливые отблески огня играли на благородных сединах старого Диагоры. Или выхватывали из темноты могучее предплечье и кисть руки с разбитыми суставами, принадлежащие Стомию (такие руки бывают обычно у кулачных бойцов). Сверкала вдруг белозубая, ослепительная улыбка Тимана.

— В Олимпии появился Кокал. Я узнал об этом вчера.

Эти слова произнес Стомий. Асамон впервые услышал его голос, низкий и ровный, как гудение шмеля над цветущим лугом. Диагора поворотил голову.

— Кокал? Сиракузянин?

— Да.

— Он внесен в списки?

— Я видел там его имя.

Наступила пауза. Новость, сообщенная Стомием, кажется, произвела сильное впечатление. Даже на Мегакла. Колдуя над плошками, он ворчливо заметил:

— Это Минотавр, а не человек.