Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

От отца Асамон многое знал об этих варварах. Но еще в детстве сам столкнулся с их дикими нравами и надолго запомнил.

…Однажды у них в доме появились чужеземцы. Человек шесть или семь. Одежда, какую они носили, в Афинах выглядела необычной: толстые, грубые кафтаны с длинными рукавами и такие же шаровары, надетые прямо на голое тело. Короткие сапоги стягивались у щиколотки ремнями. У каждого из вошедших на поясе висел меч или длинный нож, а из-за широких спин торчали луки. Дом Дамасия на целых три дня превратился в скифское кочевье. Но хлебосольный хозяин, желая укрепить выгодные связи, покорно сносил беспробудное пьянство и дикие выходки гостей. Правда, жену и старшую дочь Дамасий на эти три дня отправил к родственникам. У скифов все жены считаются общими, и вдаваться в объяснения он не желал, да и не рассчитывал, что грубые дикари правильно его поймут.

Но Асамон остался.

Во время одного из застолий Дамасий посадил сына рядом с собой. Напротив них развалился чернобородый Октамасад, главный из скифов, которому все остальные беспрекословно подчинялись. Октамасад ел много и жадно, громко чавкая при этом, и с легкостью зверя дробил в зубах крупные мозговые кости. Вина он пил не меньше. Но перед тем как взять чашу, всякий раз вытирал руки куском шерсти, который был у него привязан к поясу на бечевке.

Эта шерсть вызвала у мальчика неясное чувство тревоги, смешанное с любопытством. Скиф заметил его взгляд. Одобрительно кивнул. Потом ткнул пальцем в утиральник, что-то сказал по-своему. И постучал Асамону по макушке.

Видя, что его не понимают, Октамасад со смехом вытащил из-за пояса нож и, ухватив мальчика за волосы, лезвием ножа сделал вокруг головы быстрое движение. Потом отвязал утиральник и встряхнул его у Асамона перед носом. Жест был достаточно красноречив. Асамон сразу все понял и похолодел от ужаса. В руках Октамасада была кожа, содранная с головы человека вместе с волосами. Уже изрядно засаленная.

Вмешался Дамасий и поспешил объяснить сыну, что все это значит. Они из племени саков — все его гости. С берегов Борисфена. Мужчину у них в племени не считают за мужчину, если он не убил хотя бы одного врага. В доказательство он должен принести вот такой кусок кожи с головы убитого. Свеже-содранный. А до тех пор мужчину-сака не допускают даже к общему столу и на пирах швыряют ему наземь объедки. Как псу.

Октамасад немного понимал по-гречески и одобрительно кивал в подтверждение слов Дамасия.

Он, однако, заметил ужас в глазах мальчика и в последующие три дня развлекался тем, что при любом удобном случае хватал его за волосы и проводил ногтем вокруг головы, больно царапая кожу. От страха Асамон начинал плакать, а скиф радостно гоготал, запрокинув бороду и широко разевая красную пасть. С его стороны это была, конечно, шутка, довольно обычная для варвара, и у себя на родине он считался, вероятно, остроумным человеком.

Сжимая рукоять меча, Асамон приблизился к скифу…

Тот по-прежнему глядел в сторону. Словно не замечая мальчика. Или не желая замечать. Чтобы оскорбить медлительного варвара, Асамон острием меча царапнул ему пах. Ногой подтолкнул лежащий на земле щит. И тогда нехотя, как будто делая одолжение, скиф поднял щит и, ухватив за рукояти, выставил перед собой. Уже по тому, как он это проделал, стало ясно, что противник Асамона — многоопытный воин. Маленький круглый щит, каким у персов пользуются легковооруженные пехотинцы, целиком скрыл за собой костлявое, громоздкое тело раба. Ощущение было такое, будто щит висит сам по себе, слегка покачиваясь, в двух пекисах над землею.

Асамон ринулся в атаку.

Он владел оружием достаточно искусно, на лету перехватывал меч то в левую, то в правую руку. Один за другим следовали молниеносные выпады, броски из стороны в сторону, обманные движения, подкаты. Но долгое время острая сталь лишь со свистом секла воздух. Либо вонзалась в щит.

Проклятый щит! Он оказывался перед ним всюду. Словно бельмо на глазу — куда ни посмотришь. И упреждал всякое движение на какие-то доли. Похоже, он проникал в его мысли и парализовал готовящееся нападение в самом зародыше, он заранее перекрывал подходы или же проваливал начатую атаку в пустоту. Асамону стало даже казаться, что там, за щитом, никого нет. Он сам по себе. Или их бог Папай укрыл скифа непроницаемым облаком, оберегая от ударов.

Щит! Всюду проклятый щит… Целая стена из щитов!

Кровь бросилась Асамону в голову, и он с пущей яростью бросился на противника, рубя его наотмашь косыми, режущими ударами. Несколько прутьев по краям щита вдруг лопнули и выпрямились в стороны. Длинные и острые, как шипы.

О боги! Он сам вложил в руки скифа это оружие!

Асамон поздно понял свою оплошность. Теперь при атаках эти шипы оставляли на руках и теле Асамона длинные ссадины и порезы. Появилась первая кровь. Но это была его кровь, а не противника. Запоздалая мысль внезапно взбрела мальчику в голову: если бы у скифа сейчас оказался меч, он изрубил бы его в мгновение ока. Ничто не могло ему помешать.

Мысль оказалась предательской. Она поселила в нем панику. И расплата не замедлила явиться.

Асамон сделал длинный выпад, стараясь под щитом дотянуться, достать хотя бы голень скифа и — потерял равновесие. Скиф на лету ступней перехватил его руку и прижал запястье к земле. Намертво. Пальцы Асамона медленно разжались, и меч выкатился из ладони. Раб ногой отшвырнул меч далеко в сторону.

Под оскорбительный хохот работорговца Асамон поднялся с колен и поплелся к мечу. Там, на краю вымоины, он пригоршней зачерпнул холодную воду и плеснул в лицо. Но вода, похоже, тотчас с шипением испарилась, лишь слегка остудив его. На звон оружия с дороги то и дело подходили любопытные. Вскоре плотная толпа зрителей подковой расположилась по краю площадки и с большим интересом наблюдала за схваткой. С одним из этих ротозеев работорговец успел даже заключить сделку, как это бывает на петушиных боях, и теперь громогласно требовал у него выигранные деньги. Он даже вышел на середину, требуя справедливости. Но проигравший тянул время и расставаться с деньгами не спешил.

Асамон круто обернулся.

— Назад! — вскричал он и вскинул вверх меч.

Ему показалось, что работорговец собрался прекратить поединок. Эта мысль повергла его в бешенство. Но работорговец только пожал плечами и воротился на место. Правда, с явной неохотой.

Асамон вновь пошел на скифа…

Урок был получен жестокий. И по заслугам. Ярость и безрассудство — плохие советчики. Мегакл всегда твердил ему об этом.

В этот момент взбудораженная память, подстегнутая вдобавок унизительной трепкой, полученной от раба, с неожиданной яркостью возвратила ему все, чему он успел научиться у своего наставника в искусстве рукопашного боя. Оставалось выбирать. Усилием воли Асамон подавил в себе мгновенное желание вновь броситься в атаку. Он даже стиснул зубы и приостановился, чтобы собрать все чувства в кулак. С трудом, но ему это удалось.