Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Толпы зевак зычным ревом приветствовали появление колонны атлетов, пожелавших принять участие в шествии. Их знали в Элиде все, знали в лицо и по имени, ибо вход в гимнасии не был заказан никому. Имена многих из них гремели по всей Элладе и за ее пределами; даже города, которые они здесь представляв, стали известны только потому, что они были оттуда родом.

За атлетами темнокожие рабы вели в поводу лучших в подлунной рысаков и годовалых жеребят, убранных богатыми попонами и коврами. Они тоже проходили жесткий отбор и испытания на ристалищах Элиды, прежде чем были допущены к состязаниям в Олимпии. Тысячный табун прогрохотал по вымощенной камнем дороге, вызывая восхищенные восклицания и завистливые вздохи в толпе.

Наконец показался обоз — многочисленные повозки, длинные грузовые фуры, колесницы, жертвенный скот, украшенный венками и лентами — все это замыкало торжественную процессию и двигалось в одном направлении — в Олимпию…

…К полудню, когда солнце повисло в зените и с расплавленного небесного купола задышало обжигающим, колючим зноем, колонна вступила на горную часть Священной дороги под спасительную тень широколистных дубрав. Люди понемногу оживали после недавней полуобморочной жары и с наслаждением вдыхали лесную благодатную свежесть.

Асамон только теперь понял, почему выступление из Элиды было назначено на столь раннее время, почти в темноте.

Миновали Алисий, небольшое селение, расположенное среди диких скал. Живописные руины, останки некогда роскошных зданий, увитые плющом и дикой лозой, как бы висели над полотном дороги, готовые вот-вот сорваться. Во времена Гомера здесь был богатый город, знаменитый своими ярмарками, но людская алчность и злоба сделали свое дело. Город захирел.

В пестрой, разноязыкой толпе Мегакл случайно наткнулся на своего старинного приятеля с Родоса по имени Диагора с двумя взрослыми сыновьями. Радуясь встрече, два бывших наемника взяли мешки, корзину, пустой мех и повернули в селение. Немного спустя они возвратились, груженные снедью, виноградным вином и фруктами, премного собой довольные.

Вскоре вся группа, включая семейный обоз Дамасия с рабами, подводами, лошадьми, свернула с дороги на широкую каменистую площадку, зажатую между отвесными скалами. Здесь было прохладно и сыро. Изрытые глубокими трещинами стены обильно струили вниз потоки светлой воды. Часть ее попадала в большую вымоину и превращалась затем в звонкий ручей, который терялся в густых можжевеловых зарослях среди скальных нагромождений.

Возле вымоины Диагора опустился на обломок базальта. Жестом пригласил остальных последовать его примеру. Это был крепкий еще, широкий в кости старик с дочерна загоревшим лицом — результат постоянных походов. Волнистая, с проседью борода и седые волосы, забранные под ремешок, живописно обрамляли его лицо. Но одежда Диагоры была крайне непритязательна. Длинный гиматий серого цвета, единственным украшением которого служила красная кайма, и хитон, схваченный на плече простой медной застежкой. На ногах — короткие сапоги из грубо обработанных воловьих кож.

Улучив момент, Асамон спросил у Мегакла, кто таков этот старик.

— Видишь ли, мой друг, у каждого из людей есть какие-никакие, но идеалы. Так вот, этот старик, как ты говоришь, единственный на моей памяти человек, кто умеет свои идеалы защищать. А это кое-что значит.

Оказавшийся поблизости Дамасий услышал его слова.

— Обыкновенный наемник. Как и ты. С той, правда, разницей, что свой меч задешево никогда не продавал.

Наставник даже не поворотил головы. Обращаясь по-прежнему к Асамону, продолжал:

— Что такое идеалы, надеюсь, ты понимаешь. Не путай их с корыстью. Хотя, например, для Дамасия это одно и то же.

Он ушел, взвалив на плечо корзину. Дамасий сердито сплюнул вслед.

— Когда из всех ремесел ты выбираешь убийство за деньги, я могу представить, какие они, твои идеалы, — пробормотал он.

Очередная стычка произвела на Асамона тягостное впечатление. Отец и Мегакл последнее время почти не разговаривали между собой, а если возникала необходимость, то разговор шел через третье лицо, обычно через Асамона, как на сей раз. Кто прав, а кто виноват, мальчик судить не мог, потому что причины были ему неизвестны. Но догадывался, что, если бы не его глубокая привязанность к наставнику, тому было бы отказано от места незамедлительно. Однажды он попытался выяснить причину размолвки у отца. Но тот ответил уклончиво:

— Когда боги хотят поссорить людей, они делают это.

Асамон взял ячменную лепешку, несколько сушеных смокв и сел в стороне.

Младший из сыновей Диагоры, Тиман, забрался по колено в ручей и застыл, словно изваяние, что-то напряженно там высматривая. Его неподвижность казалась столь неестественной, что, когда он резким, сильным движением выбросил на берег крупную рыбину, Асамон даже вздрогнул. Три таких же бились среди камней. Неподалеку старший брат Стомий ловко разделывал трепещущие рыбьи тушки на плоском камне. Он нарезал из рыбьих хребтов длинные, розовые куски мяса, истекающие жиром, и тут же присаливал их. Блюдо считалось готовым.

Глядя на их стряпню, Мегакл смеялся.

— Если бы не было рыбы, не было бы и Родоса. Я помню, когда мы плутали в Ливии среди песков, в нашем лохе тоже был родосец. Если память мне не изменяет, его звали, кажется… Диагора? Да, по-моему, так. Так вот, в то время, как мы изнывали от жажды и едва ворочали распухшими языками, у него каждый день была на ужин свежая рыба. Ха-ха-ха! Зато мяса он в рот не брал. Не-ет! Они считают нас, — подмигивал он Асамону, — тех, кто ест мясо, обжорами!

Диагора только посмеивался в седые усы и подкладывал Мегаклу куски рыбы пожирнее, которые тот с удовольствием поглощал. Асамон обратил внимание на ту почтительность, какой оба сына относятся к Диагоре. Они принялись за пищу, но не прежде, чем насытился отец.

Трапеза уже подходила к концу, когда со стороны дороги послышалось звяканье цепей, и из-за поворота показалась длинная вереница рабов, скованных попарно. Рабов сопровождали надсмотрщики. Один из них, верхом на коне, в широкополой войлочной шляпе, надвинутой на глаза, похоже, был старшим или хозяином. Он повернул коня в сторону от дороги, и подскочивший слуга помог ему спешиться. Хриплым, надорванным голосом он бросил несколько отрывистых фраз. Мимо Асамона к ручью пробежали двое надсмотрщиков, на ходу расправляя кожаные складные ведра.

Хозяин передал поводья слуге и отправился следом. Его походка была грузной, и он шел, широко ставя ноги. Когда он проходил, Асамона обдало острым запахом конского пота, винных паров и давно не мытого человеческого тела. На берегу ручья он поскользнулся и едва не рухнул в воду. Грязно при этом выругался. Присутствие посторонних, похоже, его не стесняло, хотя «посторонние» наблюдали за ним не без любопытства.