Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Глаза Асамона сверкнули бешенством.

— Я высмотрел ее не вчера. Но это касается только меня.

Он лег на топчан лицом вниз. Спустя время наставник тяжело опустился рядом. Положил руку на плечо.

— Пойми меня тоже. Я ведь спросил об этом не из праздного любопытства. — Он примиряюще вздохнул. — Когда две ночи кряду ты дырявишь глазами потолок, а днем все валится из рук — это не дело. Ты раскис, мой мальчик.

Наставник был прав, как всегда, и у Асамона достало благоразумия признать его правоту. Поэтому, когда Мегакл осведомился, кто та красотка, сокрушившая его дух, и как ее имя, Асамон, скрепя сердце, признал, что не знает о ней ничего. Она из Лакедемона — это единственное.

Большего Мегакл от него не добился.

— Из Лакедемона? — сердито проворчал наставник. — Значит, она явится поглазеть, как твои соперники станут выколачивать из тебя пыль на скамме. Думаю, это зрелище ей придется по вкусу.

На Асамона его слова произвели неожиданное впечатление. Он сел и уперся в наставника глазами, похожими на темные озера, окруженные лесом ресниц.

— Мегакл, но по законам Элиды женщины не имеют права даже появляться в Олимпии. Ты сам говорил.

Мегакл усмехнулся.

— Замужние женщины — да. Но девушкам, и гетерам тоже, элейцы не препятствуют в этом.

Асамон был обрадован чрезвычайно, однако ж заметил, что не видит в подобном законе и капли здравого смысла. Это замечание развеселило наставника. Отсмеявшись, он поднял в знак внимания свой толстый, корявый палец.

— Один богатый путешественник из Индии около года провел в великих Афинах. И очень хвалил наши порядки. Но перед тем, как отбыть на родину, заметил: «У вас в Народном собрании говорят умные, а законы пишут и решают дела дураки». Неплохо сказано, не правда ли?

Мегакл помолчал, огладил жесткую бороду.

— Отчасти это так и есть. Если смотреть со стороны. На самом деле, даже в самых глупых законах — очень глубокий смысл. Боюсь, всего ты не поймешь. В твоем возрасте подобные вещи проходят мимо сознания, но на всякий случай я объясню. Так вот… глупый закон, это как бревно на дороге. Его необходимо объехать. Но объехать закон — значит закон нарушить. А чтобы одни его не нарушали, необходимо, чтобы другие за этим строго следили. И чем глупее закон, тем больше он требует людей, охраняющих его неукоснительное исполнение и получающих за это хорошее жалованье за счет города. Но жалованье при глупом законе — мелочь по сравнению с той властью, которую он дает в руки. По сравнению с почетом, которым тебя окружают те, для кого этот закон становится поперек дороги. А чего стоят подарки, которые сыплются на тебя со всех сторон? Взятки, подношения, пиры, на которых ты первый и почетный гость? Поэтому, мой друг, глупых законов много и живут они долго. Что касается умных, то я на своем веку таковых даже не упомню. За хороший, умный закон народ должен драться, как при осаде на городской стене. Э… да ты никак спишь?

Не услышав ответа, Мегакл склонился над изголовьем. Асамон спал, разметавшись на ложе. Легкая, нежная улыбка чуть трогала во сне его еще подетски припухлые губы.

В прошлом году, в начале месяца Таргелиона, афинский купец Дамасий с сыном вышли в море на двух торговых кораблях. Их трюмы были набиты оружием. Погода держалась благоприятная, дул устойчивый попутный ветер, и уже наутро четвертого дня корабли показались в проливе между южной оконечностью Пелопоннесса и зеленой гривой острова Киферы. Они обогнули серые скалы Парнонского хребта и вскоре входили в знаменитый Лаконский залив. Восточный ветер, отрезанный от акватории залива длинной грядой, стих, и паруса на реях безнадежно повисли.

Стоя на передней палубе, Асамон с любопытством разглядывал мощные хребты Тайгета. Отдельные вершины, он насчитал их пять, даже летом сверкали белоснежными ледниковыми шапками и тянулись далеко на север. Корабли один за другим вошли в устье Эврота и, напрягая весла, двинулись вверх по реке. К полудню они одолели расстояние в несколько парасангов и встали на причал.

Это была Спарта, город на семи холмах.

Едва корабельщики закрепили петли на причальных столбах, на берегу в пестрой толпе торгового люда появился огромный, воинственной наружности, лохаг.

— Эй, кто такие?

Его голос мало походил на человеческий. Скорее, это был львиный рык. Дамасий, путаясь в складках одежды, выбрался на палубу.

— Мое имя Дамасий, сын Эвкла из Афин. Торговец.

На хмуром лице гиганта мелькнуло подобие улыбки. По мановению руки, держащей копье, к причалу выехало около десятка грузовых колесниц, ожидавших прибытия кораблей. Дамасий довольно крякнул. Он давно заметил, что даже хлеб, которого из-за скудости почв в его родной Аттике всегда недоставало, и тот скачет в цене, словно норовистая кобылица. Зато оружие в цене было всегда. На сбыт Дамасий не жаловался. Асамону он объяснил это так: «Если ты не умеешь защищать себя и не имеешь средств для защиты, хлеб тебе не понадобится».

По уложенным сходням спартанец первым взошел на корабль. Вблизи он оказался еще громаднее. Даже корабль под его весом дал ощутимый крен. Два толстых кожаных мешка с клеймами с тяжелым звяком упали на палубу к ногам Дамасия.

— Здесь плата. Считай, афинянин.

Забыв о возрасте, Дамасий резво склонился над мешками. По распоряжению басилевса общинная казна Спарты щедро рассчиталась с ним за оружие золотыми персидскими дариками. Эти монеты имели хождение не только в Элладе, но далеко за ее пределами, во многих землях, отложившихся ныне от великого царства персов.

— Милость богов все делает легким, — довольно бормотал Дамасий, сидя на корме под навесом и пересыпая в ладонях масляно-желтые, сияющие дарики.

Асамон послонялся в порту меж торговых рядов и, оглянувшись по сторонам, повернул в город. Он опасался лишь одного: чтобы никто из людей, прибывших с ним, не увидел его и не донес об этом отцу. Но на полпути сзади, мимо, с грохотом пронеслась колесница и круто затормозила в облаке поднятой пыли.

— Гей! Ступай сюда! — прогремело с колесницы.

Асамон остановился. Это был тот самой лохаг, но выглядел он более дружелюбно, чем там, на причале. Левой рукой он удерживал рвущихся в поводу коней. Асамон отрицательно мотнул головой.

— Я еще не разучился ходить.

Спартанец гулко расхохотался.

— Ты можешь не успеть на праздник. Спеши, афинянин.

Асамон понял, что его опасения напрасны, и вспрыгнул на колесницу, крепко ухватившись за скобу. Кони рванули с места и полетели вверх, в город. Возле круглого здания, посвященного Зевсу и Афродите Олимпийским, спартанец круто осадил коней.

— Иди туда.

Он указал вдоль шпалеры столетних дубов и, явно довольный чем-то, оскалил в улыбке крепкие зубы. Глядя вслед колеснице, Асамон вспомнил слова отца: «Сделка считается взаимовыгодной, если каждая из сторон искренне полагает, будто она крепко надула другую».