Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

— Сержант сказал, что без адвоката вы разговаривать отказываетесь.

— Шутит казарма. Знает, что мы не в Европе.

— Тогда начнем. Но лучше в машине, там удобнее.

В машине Алексей достал из папки бланк протокола, заполнил анкетную часть и предупредил об ответственности за дачу ложных показаний.

— Иван Андреевич, первый вопрос по существу дела. Почему вы не обратились в милицию, а решили скрыть преступление?

— Чье преступление? Мое?

— Ну, зачем же так сразу?

— Хорошо, давай не сразу. Я, дорогой прокурор, свидетелем убийства не был. Как я мог что-то скрыть?

— По-вашему, это не убийство?

— Все повреждения на голове носят посмертный характер. Я на трупы нагляделся, десятерым гаврикам достанет. — Глухов небрежно кивнул в сторону оперативников. — Голову отрезали у трупа. Но я при этом, уверяю вас, не присутствовал. Не говоря уже об убийстве.

Он говорил резко, насмешливо и смотрел прямо в глаза. Алексей понял, что разговор предстоит длинный и, возможно, безрезультатный.

— Мне, Иван Андреевич, почему-то казалось, мы с вами в этом деле союзники.

— Хреновые из вас союзнички, — отрезал Глухов.

— Это почему?

— Потому что вы видите во мне преступника. Сержант требует показать, где я закопал туловище. Вы пугаете меня ответственностью за дачу ложных показаний. Обвиняете в том, будто я скрыл факт убийства. С союзниками, дорогой прокурор, так не поступают.

— Полно ребячиться, Иван Андреевич, за сержанта я перед вами извинился. Об ответственности за дачу ложных показаний мы обязаны предупредить свидетеля, прежде чем допросить. Такая форма, и вы это знаете. Что касается вашей находки, то вы обязаны были об этом заявить. Вы же скрыли, а теперь становитесь в позу. Зачем?

— Хотите, скажу, какой следующий вопрос вертится у вас на языке? Вот-вот сорвется. Даже удивительно, что вы до сих пор его не задали. Ну, так как?

— Я слушаю.

— Вам, уважаемый прокурор, не терпится выяснить, откуда у меня взялись такие деньги. Аж целый миллион! А может, два? Это при моей-то должностенке, да еще в системе образования. Так?.. Наверняка, тут дело не чисто, думаете вы. И нельзя ли этот миллион, а может два, обратить в доход государства. Преступник думает так же. Он желает слупить с меня миллион. Правда, в свою пользу. И тоже пугает. Но в отличие от вас поступает честнее, не хитрит и не набивается в союзники. Он так и говорит: я собираясь тебя ограбить.

Алексей рассмеялся.

— Ваш ответ, Иван Андреевич, я знаю заранее. Миллиона у вас нет, так?

— Вот именно. И никогда не было.

— Дело в том, — продолжал Алексей, — что на данном историческом отрезке заработать миллион честным путем невозможно. Нет законодательной базы. Любой миллион, тем более два, оказавшись в частных руках, имеют криминальное происхождение. Спекуляция, бандитизм, наркотики, махинации с валютой и тому подобное. Вы меня понимаете. Стало быть, честный человек с миллионом в кармане — абсолютным нонсенс. Поэтому на честный ответ с вашей стороны я и не рассчитывал. Особенно в том случае, если бы миллион у вас, действительно, имелся. А то, что вы скажете, и что в конечном счете сказали, я знал без вас.

Некоторое время оба молчали. Было ясно, что черта под дискуссией подведена. Наконец, Глухов сказал:

— Ладно, прокурор. Хватит воду в ступе толочь. Спрашивай, что надо. И разбегаемся.

— Вопрос тот же самый. Почему вы не обратились к нам сразу?

— Вначале не придал значения, да и сейчас… Хотя далеко зашел гад.

— До этого случая вам угрожали?

— Обещал пришить всех троих. В случае неуплаты. Или в случае, если надумаю обратиться в милицию.

— Вас это остановило?

— Я же сказал: не придавал значения.

— Преступник сообщался с вами письменно? Или по телефону?

— Две записки. Вторая там, в пакете. Он ее к голове на гвоздь приколотил.

Алексей выглянул из машины:

— Вадим Абрамович! Записку нашли?

Через минуту подошел Дьяконов. На руках у него были надеты резиновые перчатки. Подал следователю перемазанную, в подозрительных пятнах четвертушку бумаги. Пояснил.

— В пакете валялась, на дне.

На четвертушке крупными печатными буквами, вероятно, шариковой ручкой было написано:

ИВАН ЭТО ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ У ТЕБЯ ОСТАЛОСЬ ТРИ ДНИ НА ОЧЕРЕДИ ТВОЙ ДОЧ

Без знаков препинания и прописных букв, с ошибками. Но неграмотный текст вполне мог оказаться имитацией.

— Что-то еще?

Дьяконов с сомнением пожал плечами.

— На срезе шеи налипли частицы какого-то вещества. Надо сделать смыв. И тоже на экспертизу. Кстати, — он просунул голову в машину к Глухову. — У вас дома дырокол имеется?

— Чего нет, того нет.

— Угу. Кусочки бумаги на шее — от дырокола.

— Бумага та же? — Алексей ткнул пальцем в записку.

— Трудно сказать. Хотя дырокол, как будто, с изъяном. С индивидуальными признаками, пригодными для идентификации.

Переговорив с Дьяконовым, Алексей снова обернулся к Глухову. Тот молчал, глядя отсутствующими глазами в окно. Он настолько ушел в свои мысли, что Алексею пришлось дважды повторить свой вопрос.

— Первая записка?.. Валяется где-то, в столе. Небось, ваши орлы уже нашарили.

— Конверт сохранился?

— Лежала в почтовом ящике. Без конверта.

— Что в записке?

— Как я должен отдать миллион. — Глухов усмехнулся.

— Ну-ка, ну-ка?

— Я должен повесить в окне, на кухне, красную тряпку. Знак. И ждать дальнейших указаний.

— А вы повесьте.

— Поздно, прокурор! Теперь ваши дознаватели бегают по подъездам и каждого спрашивают: вы тут не видели на днях подозрительного гражданина? Он зашел в девяносто вторую квартиру к Глухову. Под мышкой держал отрезанную голову. Вон… взгляни.

Он кивнул в сторону дороги, через поле. Там, на обочине, собралась кучка людей. В одном из них Алексей разглядел понятого, дежурного вахтера из соседних гаражей. Тот что-то говорил и часто тыкал рукой в сторону милицейских машин возле свалки, на одной из которых безмолвно вращалась синяя мигалка.

— Да, реклама солидная, — согласился Алексея.

— И миллион жалко отдавать, — мрачно съязвил Глухов.

— Иван Андреевич, поскольку миллиона у вас нет и не было, то шантажировать вас не имеет никакого смысла. Однако вам угрожают, в том числе действием. У вас есть соображений на этот счет? Скажем, друзья-хохмачи? Враги? Или знакомые психи? Обиженная и оскорбленная женщине?

— Женщина… ха! — Глухов рассмеялся, хрипло, надреснуто.

— Напрасно недооцениваете, — Алексей пожал плечами. — Недавно допрашивал, из совхоза «Северный» обвиняемая. Пришла баба домой после вечерней дойки. Вхожу, говорит, во двор и слышу — на сеновале хихикают. У меня, говорит, сердце от злости зашлось, насилу на ногах устояла. Походила по двору, будто ничего не знаю, а потом — к лестнице на сеновал. Вытащила из угла ржавую борону. И зубьями вверх опрокинула. Сама ушла в магазин. Когда вернулась, во дворе толпа народу собралась. Мужа с одной конторской дамой с зубьев снимают. Он первый впотьмах на борону спрыгнул и закричал. Любовница перепугалась, хотела убежать. И тоже на зубья спрыгнула. Нога насквозь у обоих. Жаль, говорит, соседи помешали, я бы топором посекла их тут же, на бороне.