Георгий Свиридов - Охотники за алмазами. Открытие века

Фарман даже не поинтересовался, почему тот стал безработным, но Степан сказал сам глухим голосом, виновато склоняя чуб:

— Я б ни в жисть не ушел… Да вот пришлось, понимаешь… По собственному желанию начальства.

Вздыхая, протянул Далманову свои документы. В характеристике значилось, что

«Перекиньгора С. Р. зазнался трудовыми успехами, потерял рабочую дисциплину и оскорбил действием Почетную грамоту обкома профсоюза посредством публичного разрывания…».

— Больше такого не будет, Фарман Курбанович, ежели честно заработаю награждение, — обещал Степан Перекиньгора. — А тогда меня заели подначками, ну я и завелся. Тем более выпимши был.

— С выпивкой придется кончать, завязывать узелком.

— Само собой разумеется. На работе ни себе, ни другим не дозволю.

Все началось с того злополучного профсоюзного собрания.

Жизнь у бурильщика Перекиньгоры катилась ровно и споро, как сани по накатанной колее. На доске Почета красовалась его фотография на законном основании трудовых успехов. Только последний год пошли сплошные недоразумения. Работяги, особенно с соседних вахт, отпускали шуточки, словно сыпали песком по глазам. И все из-за того, что начальство экспедиции задумало вывести бурильщика Перекиньгору в производственные маяки. Создавало фронт работы. Кое-что и приписывало. На робкие возражения Степана, что ему не нужны чужие метры проходки, бурильщику разъяснили, что «так надо, что по всей стране ставят сухопутные маяки для освещения пути к светлой радости будущего, и чем же мы хуже других?». Так Перекиньгора стал маяком местного масштаба.

Накануне того собрания Степана вызвали в контору и там вручили листок с напечатанным выступлением:

— Когда тебе вручат грамоту, прочтешь. На собрании корреспондент будет, который в прошлый раз про тебя писал.

У Перекиньгоры от таких речей муторно стало на душе. Опять читать по бумажке! Ребята всей бригады еще с прошлого собрания похихикивают, называя «бумажным говоруном». Степан по мягкости своей натуры, не смел отказать начальству. Но обида зашла крупной занозой в самую сердцевину самолюбия. Выпил Степан перед собранием стакан водки для успокоения чувств и пошел.

Все шло, как было задумано и расписано. Вручили ему Почетную грамоту обкома профсоюза, и председатель карандашом на трибуну показывает: скажи, мол, ответное слово.

Сунул Степан руку в карман пиджака и похолодел спиною: ту распроклятую бумажку с речью позабыл в общежитии. На тумбочке она осталась, в книжке заложена.

— Иди, иди смелее, — советуют ему из президиума.

Степан на всякий случай пошарил по другим карманам на виду у всех: а вдруг завалялась бумажка? Тут из зала кто-то выкрикнул:

— Товарищ председатель, дайте ему другую бумажку, а то он свою дома позабыл!

— Пусть своими словами скажет! — посоветовал другой.

— A y него своих-то слов в голове нету! На каждом собрании читает с листка.

Словно кто хлестнул Степана кнутом по глазам, так обидно стало от таких речей.

— А вот и есть у меня свои слова! — выкрикнул Перекиньгора, направляясь к фанерной трибуне. — Скажу!

— Ну, ну, послушаем, — оживились в зале.

— Спокойнее, товарищи! Дайте человеку собраться с мыслями, — подбодрил его начальник экспедиции.

— А вот и скажу! — повторил запальчиво Степан, подходя к трибуне, как бы решившись на все, и добавил вдруг почти, срывающимся голосом: — Все как есть! Выложу!..

Все в зале разом притихли, все взгляды обратились к нему… Кто с интересом, кто с улыбкою. Сонное, привычное течение собрания нарушилось.

— Кто я? Работяга… Рабочий то есть! Тот самый пролетариат, которому надо соединяться со всеми странами, — выкрикнул Перекиньгора, цепляясь руками за микрофон. — Так есть!.. И сотворили вы меня тут маяком. Вручили принародно грамоту Почетную. Большое вам за то от меня спасибо и личная благодарность! Но всю ее, грамоту эту, я взять не могу, потому как совесть не позволяет.

Степан глотнул воздух и обвел зал взглядом человека решившегося. На губах скользнула торжествующая улыбка.

— Сотворили меня маяком, товарищ начальник, на всю геологию нашу. Чтобы светил, значит, всенародно. И днем и ночью. Подсадили меня на высоту эту и вниз не пускаете. Держите! Стало быть, я прежде всего с вами должен поделить награду.

И тут Перекиньгора начал те самые «оскорбления действием». Оторвал на глазах у затихшего собрания от грамоты крупный кусок и кладет на стол перед начальником партии:

— Это лично вам, дорогой Илья Давыдович!

— Ты что?! Из ума выжил? — выдохнул Илья Давыдович, багровея лицом. — Разве-можно рвать Почетную грамоту?!

— Смотря для цели какой. Ежели чтобы поделиться по совести и справедливости, то можно! Не я один ее зарабатывал. Вы первый меня уговаривали устроить рекордное бурение. Так? А без вашей помощи, без приписок чужих метров не бывать мне маяком, не светить!

— Вот чудак-человек! Бурил-то ты сам, а не я! — начальник еще пытался удержать в своих руках собрание.

— Верно! Бурил. А что не добуривал, то мне приписывали. Вот вы, товарищ бригадир наш, в мои отчеты цифирки ставили. Как же мне вас не поблагодарить, не дать часть грамоты?

В зале порядок нарушился. Поднялся смех. Председательствующий кричит что-то, звенит по графину с водой. Но из-за общего шума его не слыхать.

— Долой! — раздраженно кричали одни. — Хватит!

— Тише! Дайте высказаться человеку! — возражали, другие.

Перекиньгора не выпускал из рук микрофона, и его голос гудел над головами.

— Выходь на сцену, Савелич, даю и тебе кусочек награды. Ты заслужил ее. Ты бурил смены вслед за мною, и твои метры в мой отчет писали. Помогал мне не один месяц, стыдно мне было в глаза твои смотреть!

— Так нешто я сам? По приказу делал, — прокричал в ответ Савелич.

— И еще профсоюзу нашему, что смотрел сквозь пальцы на такие фокусы-мокусы! И ему кусочек грамоты для почета!

Председатель профкома — мужик, как порох. Вспыхнул сразу. Громким голосом закричал:

— Прекратить безобразие! Не позволю хулиганства!

Сам весь дрожит и выкрикивает с перебоями, как движок на плохом горючем. И еще стучит кулаком по столу.

— Лишить его слова и грамоты!

Перекиньгора отыскал глазами журналиста из районной газеты, тот хохотал в президиуме, прикрываясь блокнотом.

— Товарищ корреспондент! Я и вас не позабыл. Поскольку вы лично приезжали на буровую, беседу со мною вели и фотокарточку делали при вспышках-молниях! А в то время как раз у моей вахты простой вышел. И при вас Савелич сказал: «Не тужи, на твой рекорд мои метры записали!» Я ему кулак показываю, мол, замолчи! И что вы, товарищ представитель печати, мне сказали, помните? Пожалуйста, сказали, не стесняйтесь. Никакого простоя в моем очерке не будет, потому что дана установка высветить передовой маяк. Верно я говорю?..