Александр Кузнецов - В синих цветах

— Кто у тебя там жил?

Владелица аквариума облизала тонкие губы, потерла глаза, ответила, не оборачиваясь:

— Меченосцы.

Девчонке в соломенном капоре ответ не понравился.

— А кто теперь будет жить? — уличила она в бессмысленной бережливости квелую соседку.

Но та и на этот раз к ней не обернулась, ответила так же нехотя:

— Не знаю…

Тогда девчонка в соломенном капоре попыталась зацепить владелицу пустого аквариума с другой стороны.

Приметив одинокую галошу, торчавшую в соседней луже, она процедила с ехидством:

— А кому-то здорово влетит за то, что она… кое-что потеряла.

Однако и эта стрела пролетела мимо.

— У меня боты.

Столь явная неуязвимость вынудила придиру искать новый объект для нападения. Оглядев с ног до головы тонколицего мальчишку, сидевшего на саквояже с латунными застежками, она спросила:

— А тебя тоже Татьяна Юрьевна сюда привела?

— Нет, мама, — съежился мальчишка.

— А ты знаешь, кто вон там лежит? — почуяв слабину собеседника, кивнула девчонка в соломенном капоре в сторону навеса, где теснились носилки.

— Нет, — пугливо признался мальчишка.

— Заразные и мертвые, — многозначительно пояснила его собеседница и злорадно прищурилась. — Я даже знаю, что их вместе с нами повезут. И кто-то заразится и умрет…

Сергея разбудил голос Татьяны Юрьевны. Она прошла рядом, на ходу втискивая наставления в мальчишку, утиравшего взмокшие волосы обезьяньей шапкой.

— …И не называй меня по отчеству. Я — твоя тетя! Тетя Таня. А если кто-нибудь…

Слова Татьяны проплыли над Сергеем и сразу же выветрились из памяти.

Мальчишка! Мальчишка с обезьяньей шапкой в руке, его уверенная походка!.. Вот кто целиком захватил Сергея.

Зябкая, липучая мгла еще не успела размыть силуэт мальчишки, когда возле ребячьих носилок возникла Маша. Подоткнула одеяло под ноги Гурума, укутала низ Катькиных носилок размотавшимся лоскутом брезента.

— Маша, достань мне, пожалуйста, бумаги, — сразу же потребовал Гурум. — Я парад нарисовать хочу.

— С бумагой сейчас ничего не выйдет. Потерпи. Есть дела поважнее.

Сквозь студенистые клочья тумана Сергей увидел двух девчонок-худышек, выскочивших из-за круглых афишных тумб. Заразительно взвизгивая, девчонки гонялись друг за другом, размахивая мокрыми шарфами.

— Ну! Видишь?! Видишь?! — задыхаясь от радости, закричал Сергей Катьке, показывая на девчонок-худышек. — Во как бегают! И не старше тебя!.. А мальчишку с обезьяньей шапкой видела? Которого Татьяна вела? Как шел, видела?! И я так же мог! И носился! Может, еще быстрее тех!! — распалялся Сергей. — И на коне деревянном верхом! И по мячу ногами колошматил!..

Катька хмурилась, но молчала. Не могла, не смела возражать.

Зато Галина солидарно кивала, подхлестывая ликование Сергея.

Гурум дотянулся до скользкого окурка на асфальте, скрутил его жгутом, сотворил пульку, прицелившись, запустил в Катьку.

Марик, уцепившись железным прутом за Сергеевы носилки, подъехал, спросил:

— А куда Вовку поставили?

Вовку забыли. Его носилки занесли и поставили чуть в стороне от входа на платформу, на другую сторону от приземистого вокзальчика окружной дороги. Платформа подняла, а чугунная решетка отгородила Вовку от панической суеты людского водоворота на привокзальном пятачке.

Вверх и вниз мимо него сновали по каменным ступеням посеревшие от недосыпания няньки и сестры с носилками и поклажей. Снизу, точно искромсанные на гигантской терке, неслись слова и крики тех, кому не давали пробиться к эшелону.

На Вовку никто не смотрел. Шершавый страх обволакивал, дурманил его жуткими всполохами прошедшей ночи, зримой обреченностью происходящего.

Сырые кусочки земли, что ночью прилипли к его ладоням, теперь каким-то чудом переместились на худые скулы измученного простудой милиционера. Милиционер, что-то хрипя и выкашливая, метался с пистолетом в руках, угрожая толпе, которая рвалась на платформу, пытаясь разорвать жидкую цепочку из тех, кто пришел помочь проводить санаторий в эвакуацию.

Сырые кусочки земли на скомканном судорогой лице милиционера смели, заслонили все, что Вовка сейчас еще чувствовал и пытался постичь в этом опрокидывающемся мире.

Ему стало так страшно, что он натянул одеяло на голову. И тут же… хищно вспыхнули фары «эмки», уносившей в темень леса какого-то счастливца, выхваченного из хаоса всеобщей неразберихи…

Бензиновая отрыжка «эмки» так защипала нос, что Вовка не выдержал, сорвал одеяло с лица и увидел подходившую Татьяну Юрьевну.

Ухватив за воротник куцего пальто затурканную девчонку, она почти тащила ее за собой по платформе. Сзади семенила невзрачная женщина в сбитой набок велюровой шляпке. То и дело натыкаясь на встречных, женщина все пыталась заглянуть в глаза Татьяны Юрьевны и писклявым голоском смешно выталкивала из себя застенчивые просьбы.

…— Вы, пожалуйста, последите за Лорочкой… Такая болезнь у нее не вовремя… обнаружилась…

Что-то внезапно вспомнив, женщина стала поспешно стаскивать перстень с левой руки.

— Этот изумруд, Татьяна Юрьевна, вам очень пойдет!.. Мы ведь как сестры теперь… И не думайте, что свекровь обидится… ведь если…

Двое нянек протащили рядом с Вовкой носилки с горланящим малышом. Вовка зло отвернулся, вспомнив, как набивали ночью автобус этими, из отделения для самых младших… В суматошных, случайных вспышках карманных фонарей привиделось ему перекошенное гневом лицо Бориса Борисовича. Главврач кричал визгливой фистулой…

Почему его забросили в автобус к малышам, Вовка так и не понял… Его рывком вбросили, ввинтили в смрадную тесноту.

Хлопнула железная дверь над головой. Рванулся из-под спины пол. Кто-то бульдожьей хваткой впился в его ладонь. Вовка вскрикнул, отдернул прокусанную руку… снова вернулся на галдящую платформу к чугунной решетке.

Расхристанная полуторка затормозила, фырча, у самой лестницы, ведущей на платформу.

— Клашка!!! Ну где ты, шалава?! — взметнулся над вокзальчиком простуженный вопль.

Бросился к полуторке белый от бешенства Борис Борисович. Так непохожий на того деда-мороза, что втащил к ним в палату елку в снежинках, вытряхнул из кумачового мешка щедрые подарки…

И снова, прямо на руках, без носилок, мимо Вовки потащили этих ненавистных, злющих «самых маленьких».

Вовка отвернулся, стал смотреть на колонку, из которой выбивалась урчащая струя.

К колонке подковылял пожилой железнодорожник с понурым лицом. Долго приноравливался, ища опору понадежнее. Наконец приладился, стал пить, потешно хватая воду вытянутыми губами.

Вовка так увлекся стараниями железнодорожника, что не заметил, как рядом с тем вырос разъяренный Борис Борисович.