Александр Кузнецов - В синих цветах

Нянька подсунула под нос оторопевшему лейтенанту здоровенный кукиш.

— И не надоело тебе о них? — мотнув головой, словно стряхивая случайный сор, спросила Татьяна Юрьевна. — Давай-ка, Пашенька, лучше о людях поговорим. — Татьяна нежно улыбнулась майору.

— Так кто же, окромя бога да нас с тобой, о них подумает? — удивилась Паша.

— Мне лично давно на них наплевать, — почти спела Татьяна, продолжая чаровать майора. — Мне людей жалко… Вот Лексеевича моего. — Татьяна протянула руку, нежно погладила по щеке майора. — Ну почему ему в огонь идти?.. Больных спасаем, а таким, как Лексеевич, в огонь… Разве справедливо?.. Я вот его, его от смерти увести хочу! А мне говорят — их выволакивай! А я — несогласная!.. Я хочу, чтоб здоровые, настоящие мужики, человеки на свете жили!.. Вот такие!.. И за них, за таких вот… я с радостью любую пытку… хоть смерть приму!..

Волна буйной нежности захлестнула Татьяну. Кинувшись к майору, она уткнулась лицом в его грудь, не стыдясь, громко заплакала.

Потерявшийся летчик осторожно гладил ее худые лопатки, трудно выталкивая из себя корявые, никчемные слова:

— Тань… ты это… не надо… Чего же раньше времени хоронить?.. Мы же знаешь какие? Да, лейтенант?.. Ты… Гера, Гера… Разливай давай… Тань, не надо… А?..

Ярко-желтый лейтенант, хлопая длинными бесцветными ресницами, точно загипнотизированный, таращился на Татьяну и майора, на ощупь вышаривая флягу со спиртом на шатком столе.

Переругиваясь с собственными потрохами, что-то свирепое пробурчала Паша и тихо пошла к двери.

Выплакавшись, Татьяна чуть отстранилась от майора, заговорила мечтательно:

— Я все-таки на фронт отпрошусь… За тобой вслед… Я уже давно хочу. Я стреляю хорошо. В снайперы пойду… Вылежу свое, вылежу… Хоть в снегу, хоть в грязи. В живот целиться буду. Пусть дохнут…

— А может быть, все-таки не будем ждать?.. Вернемся к вокзалу и наверняка что-нибудь найдем до Василева, — предложил Сергей, нетерпеливо откидывая надкусанную травинку.

— Пока туда-сюда проходим, еще больше времени потеряем, — убежденно ответил Вовка. — Он с минуты на минуту появится. Увидите. Интуиция подсказывает… Кать, а какая это Ксения?.. Что-то я ее по санаторию не помню.

— Так она в Омске только ходить к нам стала, — объяснила Катька. — А сама она, кажется, из Полоцка родом. Что-то все про Полоцк рассказывала… Вот что именно?.. Не помню…

Пела Татьяна с такой самозабвенной грустью, что Катька не сдержалась и заплакала. А чтобы не услышали ее, на нос сначала простыню, а потом и одеяло натянула.

Татьяна еще не закончила куплета, как дверь дернулась и в комнату влетела пунцовая от морозного ветра, заснеженная Ксения.

Лейтенант бросился навстречу Ксении, схватил ее на руки, как щенок-обалдуй, взвизгивая от радости, закружил девушку по комнате.

Татьяна отложила гитару, вытащила из валенка ключ, открыв кладовку, игриво затолкала в нее лейтенанта и Ксению, что-то нашептывая им поочередно.

Ксения заливисто, счастливо смеялась…

Татьяна возвратилась к майору, обняв за шею, повела…

Первым створки раздвинул летчик. Раздвинул и… рот раскрыл от удивления.

— Ты как здесь?.. Зачем? — увидев Катьку, только и смогла вымолвить Татьяна.

— Паша привезла, — шепотом сообщила Катька. — Вы велели… А изолятор промерз…

— А почему молчала? Не просила ничего? — пытаясь вспомнить о своем распоряжении относительно Катьки, выспрашивала Татьяна Юрьевна.

— Вас боюсь, — призналась Катька.

— Ну и дура, — улыбнулась Татьяна летчику к снова обратилась к Катьке: — Шоколада хочешь?

— Хочу, — не веря своему счастью, так же шепотом отозвалась Катька.

Татьяна вернулась к столу, взяла самый крупный шоколадный обломок, протянула девчонке.

— На.

— Спасибо.

Шоколад Катька приняла, но есть не отважилась.

— Еще чего хочешь? — открыто, добро улыбаясь, спросила Татьяна Юрьевна.

— Лука, — глядя на растерянного летчика, ответила Катька.

Господи, как же упивались, как захлебывались они необузданной радостью встречного ветра, мчась по проселочной дороге в открытом кузове старого грузовичка!

Будто эти спрессованные минуты несущегося бытия были дарованы им в награду за неподвижные годы, за непроходящие пролежни, за постылые, вечные потолки над головой.

Взъерошенный Вовка, ухватившись левой рукой за железную створку, пришитую к кабине, стоя в полный рост, лихо балансировал, откинувшись всем корпусом назад, азартно гикая и присвистывая при каждом толчке, подгонял машину свободной правой рукой, как завзятый циркач-вольтижер норовистую лошадь.

А Катька, распластав руки вдоль шаткого борта, беззвучно смеялась, запрокинув голову так далеко, что бились, перепутывались на ветру ее прошитые солнцем волосы.

Ленка (отказавшаяся ехать в кабине) невпопад счастливо хлопала в ладоши, шумно восхищаясь нежданной удалью отца.

Мелькали, проносились мимо разноликие крыши придорожных деревушек, густые палисадники дачных поселков с обсыпанными яблонями, обдавая щедрыми запахами вызревших плодов, цветного горошка, смородины и отцветающей картошки.

Палевыми переливами накатывались и медленно уплывали поля овса.

Из дальних синих лесов вдруг выносилась на взгорье умытая солнцем церквушка.

Обдавая густым запахом хвои, мелькали, норовя хлестнуть по щеке, голубые ветки сосен…

Молчаливым укором осталась сломанная лесная яблоня у поворота дороги, усыпанная россыпями мелких плодов.

Взмокшая от усердия баба, одетая в какую-то нелепую кофту, из последних сил ладила крышу невзрачного домишка…

Коек и топчанов в бывшей купеческой гостиной заметно поубавилось, и оттого она еще больше раздалась, распахнулась на все четыре стороны.

Выплескивалась из черного круга репродуктора удалая, маршевая песня.

Ребята играли в свою лапту. Водила команда Генки. По взаимной договоренности Генка (из-за явного преимущества в ловкости и быстроте) обязан был подкидывать бумажный мячик до самого потолка, а главные его стрелки-помощники — Федор и Маринка — никак не могли приноровиться к хитрым зигзагам Павлика. Уже добрых полчаса они непростительно мазали, пыхтя и переругиваясь на радость команде противника.

В пылу игры никто не заметил, как появился в палате хмурый истопник Прохор.

Он поставил рядом с собой припорошенное снегом лукошко, глядя в пол, стал медленно обтирать заледеневшие густые брови.

Увертываясь от очередного снаряда, Павлик больно ударился коленкой об острый угол шкафа-стола, не сдержавшись, резко взвыл, схватился за ушибленное место.