Александр Кузнецов - В синих цветах

Переметнувшись с соседней платформы, бросилась к Маше зеленая от страха Татьяна Юрьевна. Кусая губы, что-то сбивчиво зашептала ей на ухо, выкручивая нервную шею вслед исчезнувшим машинам.

— А почему у них на крыльях?.. — начал было оторопелый Гурум, но так и не успел докончить фразу.

Развернувшись над лесом, самолеты вышли на эшелон…

Вздыбило, приподняло платформу! Взлетел, обрушился на поезд черный лес! Вскинувшись, завязли в небе голубые руки лобастой няньки.

Снова рвануло! Обрушилось крошево комков и осколков!!

Рассекло щеку Татьяне!

Упав на спину, Паша рванула, потащила на себя носилки с Гюли!.. Лопались, хлестали веревки!.. Хруст! Вопли!..

Волной сорвало брезент, одеяла и простыню с Катьки!

Впаяло в угол платформы Машу!.. Рванулись из-под Сергея доски пола!..

Взлетели, встали в рост, зависли на миг над платформой носилки с головастым Гурумом! Хрустнули, рухнули за борт!..

Сплющивая буфера, заскрежетав, встал эшелон…

Первой метнулась с платформы под откос девчонка в соломенном капоре!.. За ней ссыпался Генка!..

Перекатилась через борт нянька Стеша!..

Прыгнув, унеслась вниз, исчезла Татьяна!..

— Куда-а-а-а??! Волчье семя!! — потрясая кулаками, тщетно пыталась остановить паническое бегство Верок.

Поняв, что бесполезно, поздно, она неистово крича, метнулась назад, подхватив чье-то одеяло, стала бестолково прикрывать им Вовку! Прижала голову мальчишки к груди, заслоняя от осколков…

А на эшелон вынеслась вторая лава неотбомбившихся над Москвой «юнкерсов»…

Давя носилки, кинулась к краю платформы очнувшаяся от первого шока Паша… Гонимая звериным страхом, с нежданной легкостью перебросила за борт непомерно тяжкую плоть…

— Сволочи!! Ну какие же вы сволочи!!! — припав к Вовкиным носилкам, надрывалась Верок, высверкивая золотым «медвежьим» зубом…

Волоча вывернутую ногу, приподнялась было, двинулась к Сергею белая-белая Маша…

Новый взрыв, раскромсав небо, смыл ее с платформы…

Сергей инстинктивно рванул одеяло на глаза, защищаясь от бешеного щебня.

Лицо Маши показалось Сергею непривычно белым и большим. Должно быть, оттого, что его выкроили из темноты сразу три фонаря!.. Несмотря на беспощадный свет, Маша не просыпалась, даже не морщилась… Неподвижное лицо незаметно расширялось, росло…

Катька и Ленка, насытившись щедротами заячьей капусты, выбежали на просеку, сплошь заросшую цветами клевера.

— А почему в середине каждого листка такая белая точечка? — всматриваясь в сочный трилистник, спросила Ленка.

— Это солнце им памятку оставляет, — объяснила Катька.

Миновали вольную березовую рощу с частыми кустами шиповника, унизанными крупными красно-оранжевыми ягодами… На опушке рощи Ленка выхватила прямо из-под ног Сергея два ядреных золотистых подберезовика…

Небо заполонили пугливые, быстрые тучки.

Еще ярче засветились среди вызревшего поля овса слепящие клинья сурепки…

Тропа заспешила, выбежала на куцую поляну, схожую с разогнутой подковой.

Через каждые два шага голые, начисто обглоданные пни. Травы больные, пожухлые, точно не август на дворе, а ноябрь промозглый.

Кажется, что какое-то горе пыталось заночевать здесь, хоть на несколько часов забыться среди высохших елей, но так и не приладилось, озлилось только, искололо все бока и лопатки и заковыляло дальше, скуля и чертыхаясь…

Через почерневшую осоку, вниз к притихшему подлеску, брели ноги в красных резиновых галошах.

Бабы уносили живых в невидимую деревню. Спотыкались, зверски охали, страшась уронить носилки.

Чавкала под ногами перемешанная с первым ледком бурая кашица.

Баба, что шла в головах носилок Сергея, жалостливо объясняла той, что плелась сзади.

— …Я только спички у него просила. Потому как последние. Отдай, говорю, добром спички, анчутка чумазый… Последние они, довоенные…

Растворялись в плотной измороси потускневшие фонари.

Кто-то, озлобясь, глухо отбивал лопату о рельсы…

Сергей ворочался на отсыревших носилках, силясь разглядеть ту, что осталась лежать за насыпью… Он все твердил и твердил про себя, не отваживаясь произнести вслух: «Надо было на ресницы Маше подуть. Вот тогда… Если хорошенько подуть на ресницы…»

За лесом открылось поле льна. Блестящие ореховые головки чуть подрагивали на длинных, тонких стеблях, сохранивших непроходящую радость первой слепящей зелени. Кое-где еще высвечивались уцелевшие ярко-синие трепетные цветы. Узорчатые, неистовой нежности лепестки, насквозь прошитые солнцем, нещадно рвал бездумный, завистливый ветер…

Пригоршин хутор, опоясанный полукольцом громадного яблоневого сада, стоял на высоком берегу глубокой лесной речки, нареченной Задумой.

Разноликие яблони, отягощенные плодами, росли широко, привольно. Задумчивые, неподвижные, они будто вслушивались в те потаенные перемещения соков, что медленно поднимались от их корней по тугим жилам стволов.

Влажная, давно не рыхленная земля под деревьями обильно поросла мириадами бисерных светло-зеленых листочков, белыми и розовыми вьюнами, пахучими запрудами крупных, сочных незабудок.

Сквозь развесистые ветки обливной китайки проглянул крепкий, недавно беленный пятистенок, высокий, с широкими окнами, обрамленными голубыми наличниками, надежный, обжитой, увенчанный новой, крутой крышей светло-коричневого цвета.

Чуть в стороне от дома, из-за кустов крыжовника выглядывал такой же белый кряжистый сарайчик. К нему лепились аккуратные поленницы, пристройки поменьше.

На Вовкин стук в дверь никто не отозвался.

— Верок!.. Вера Евстигнеевна, можно войти? — потоптавшись на крыльце, позвал Вовка.

Молчание.

Зловеще скрипели сосны на том берегу Задумы.

Вовка растерянно обернулся.

— По-моему, дверь не заперта, — тихо подсказала Катька.

Вовка осторожно толкнул дверь, она легко поддалась, приоткрылась…

В доме пахло воском и топленым молоком. В самой длинной из комнат-отсеков, объединенных громадной русской печью, запомнилась Сергею пышная кровать с горой разноцветных подушек под кружевной накидкой. И плоская лесенка-приставка из четырех ступенек, обшитая войлоком, незаметно перетекавшая от истертого половика к старому стеганому одеялу, застилавшему ложе Верка.

Широкая застекленная рамка, окантованная розанами из красной и зеленой фольги, вобрала множество тусклых, мелких фотографий. Под толстым стеклом соединились лупоглазые, большеголовые младенцы: несколько удивленных, мрачных карапузов в рубахах навырост; шестеро сосредоточенных старух на завалинке с поджатыми губами (среди которых Сергей безуспешно пытался отыскать Верка), два наголо остриженных пионера, окруженных сворой ушастых дворняг; трое улыбающихся солдат в пилотках…