Леонтий Раковский - Блудный бес

И Сора-Лея энергично направилась к спящему мальчику.

— Постой, ты сама — сумасшедшая! — испуганно остановил жену Шендер Фикс. — Что ты хочешь сделать? Ты знаешь, что мальчишку привел к нам этот, как его!.. — остановился старик, вспоминая название. — Этот судебный пристав и сказал, что мальчуган должен у нас жить — так присудил суд!

И Шендер Фикс, вынув из кармана документы, протянул их Соре-Лее, хотя она не умела читать. Тогда вдруг Сора-Лея шагнула в коридор и, нагнувшись над спящим мальчишкой, впилась в его лицо глазами. А затем выскочила на кухню к мужу и, тряся перед его носом кулаками, пронзительно закричала:

— У-у, Емарай Емаревич! У, кошерная свинья! Это твой сын! Он похож на тебя, как две капли воды! И Сора-Лея взялась за свою привычную работу: она плакала, сморкалась и ругалась.

Шендер Фикс не отвечал ни слова. Он только бегал от одного окна к другому, боязливо глядя, не идет ли кто-нибудь к ним.

А злосчастный Митрофан, несмотря на крики Соры-Леи, продолжал безмятежно спать.

Пока Сора-Лея припоминала мужу всю свою несчастную, а его распутную жизнь, пробило одиннадцать. Тогда Сора-Лея спохватилась: вытерла слезы, перестала клясть мужа и только продолжая по-прежнему неистово сморкаться, стала варить бобы к завтрашней продаже.

Потому Сора-Лея легла спать в этот раз очень поздно.

Но на утро она проснулась раньше обычного. Сора-Лея одевалась и прислушивалась, что делается в доме: спит ли мальчишка, или, может быть, к ее счастью, вдруг исчез куда-либо.

Этот полоумный мальчуган вчера не проснулся и остался спать на полу коридора так, как улегся сам. И теперь Соре-Лее было жалко, ни в чем неповинного ребенка.

Но все сострадание Соры-Леи к несчастному улетучилось вмиг, когда она одевшись, глянула на кухню. На полу, возле котла, в котором Сора-Лея сварила бобы, мирно спал, пустив слюни, мальчишка. Очевидно, изголодавшись, он встал среди ночи, нашел котел с вареными бобами и в один присест съел всю дневную торговлю Соры-Леи. Котел был пуст: только на дне его валялась бобовая шелуха.

Сора-Лея пришла в такую ярость, что если бы мальчишка лежал как-либо повыше, она непременно влепила бы ему затрещину или, хоть, в крайнем случае, выдрала бы его за уши.

Но Сора-Лея сдержалась и выместила свою злобу на муже. Она подскочила к постели, безмятежно — ничком — спавшего Шендера и стала колотить кулаками по его тщедушному телу, причитая:

— Ой, зарезал, ой — сумасшедший зарезал!

Разбуженный таким странным образом и, в то же время, испуганный Шендер Фикс вскочил с постели.

— Кого он зарезал? Кого он зарезал? — спросил Шендер Фикс, почесываясь, и глядя сонными глазами на жену.

— Посмотри там! — смогла только указать на дверь Сора-Лея.

Шендер Фикс выскочил в одном белье на кухню и осмотрелся: нигде ничего страшного не было. Наоборот, мальчишка проснулся и сидел возле котла румяный и веселый.

— Я не понимаю, что тут случилось? — вбежал назад в спальню Шендер Фикс.

— Старый дурак, старый о́гер! Ты прожил с девками все свои мозги и уже не можешь понять, что этот сумасшедший Митрополит сожрал все мои бобы! Сожрал столько, сколько съедают за день оба рынка вместе — Коровий и Конский!

Шендер Фикс больше из любопытства вернулся назад на кухню.

— Митрополит, это ты съел бобы? — спросил он.

— Я.

— Все съел?

— Не-е, — ответил мальчишка и, запустив руку за пазуху, достал оттуда вместе с невредимым вороньим яйцом и какой-то медной пуговицей горсть измятых вареных бобов.

Шендер Фикс при всей неприятности не мог не улыбнуться.

— Что же ты хочешь, чтобы человек жил не евши? — сказал он, возвращаясь в спальню. — Но от него надо все прятать, ведь он полоумный!

— Прячься от него сам, хоть в могилу, Емарай Емаревич! Прячься, несчастная тряпка, если тебе так хочется! А я найду средство избавиться от этого байстрюка, от этого проклятого мамзера! — кричала Сора-Лея, завязывая платок.

Затем Шендер Фикс не успел опомниться, как она достала из его пиджака бумаги мальчугана и, утирая на ходу слезы, вышла из дому.

План Соры-Леи был чрезвычайно прост: она решила посоветоваться с Залманом Наперстком, о котором все местечко говорило, что хотя он и мал, как буква «юд», но зато хитер, как Лаван. Наперсток считался лучшим в местечке адвокатом.

Залман Наперсток не получил никакого специального образования. Сначала он, как водится, учился в хедере, а потом перешел в руки письмоводителя пристава, который показывал ему, как подшивать дела и как с помощью обыкновенного ножа доставать из любой казенной копилки с надписью «на бедных сирот» или «на раненых» — медные пятаки. Но все-таки, в результате пятнадцатилетней учебы, Залман Наперсток к Революции стал письмоводителем земского начальника и так наловчился писать разные бумаги, что евреи говорили о нем: — Он пишет, как вода плывет!

Революция выбила Залмана Наперстка из колеи, но и то не надолго. Как только настали суды и потребовались снова всякие заявления и прошения, Наперсток почувствовал себя в своей тарелке. Он вновь зажил припеваючи, составляя клиентам разные мудреные бумаги со всеми этими «фактически», «юридически» и «принципиально».

Вот к этому Залману Наперстку на Песочную улицу и летела, не чуя под собою ног, Сора-Лея. Когда Сора-Лея пришла к Наперсткам, сам Наперсток еще нежился в постели. Но его жена уже стряпала на кухне. И Сора-Лея упросила ее позволить поговорить с Залманом немедленно. Соре-Лее разрешили войти прямо в спальню.

Наперсток лежал под розовым стеганым одеялом. Одной рукой он держал номер «Известий», а другой ковырял грязные пальцы короткой, мясистой ноги, нескромно высунутой из-под одеяла.

— Неужели Сора-Лея так рано хочет угостить меня бобами? — шутливо спросил он, продолжая сосредоточенно заниматься своим делом.

— Вот в том-то и горе, что эта бродяга, эта побируха, съела все мои бобы и я пришла посоветоваться, как мне поступить! — ответила Сора-Лея. Дело предвещало быть необычайным, и Наперсток на минуту оставил менее сложную часть своей работы: он отложил в сторону газету; но грязные пальцы ковырял с еще большим усердием: это указывало на то, что Наперсток увлекся делом.

— Так что же ты хочешь подать на него в суд? А кто же съел твои бобы?

— Кто съел? Этот сумасшедший Митрополит, этот проклятый мамзер, чтобы его кишки перевернуло столько раз, сколько бобов он съел за ночь!

Наперсток от удивления вытаращил глаза и даже оставил в покое свои ноги.