Иван Свистунов - Сердца в строю

О прибытии нового командира первым, как и положено, узнал Федор Кузин. Пробегая мимо сидевшего на корточках у входа в землянку своего дружка ефрейтора Тараса Подопригоры, который жестяной банкой из-под американской консервированной колбасы сосредоточенно выплескивал просочившуюся в жилье воду, Кузин бросил:

— Пригодился, видать, второй фронт. Правильно. К прибытию нового командира шик-блеск наводишь?

— Якого командира? — насторожился Подопригора, по опыту зная, что к словам Кузина надо относиться с опаской: соврет — недорого возьмет!

— Как это якого? Обыкновенного. Или ты, может, сам решил батальоном командовать? — подмигнул Кузин непонятливому ефрейтору. — Свято место пусто не бывает! — и побежал дальше, судя по взятому направлению, прямым ходом на кухню.

Подопригора угрюмо посмотрел вслед Кузину: на этот раз новость, им сообщенная, походила на правду. С минуту ефрейтор сидел в раздумье, потом снова с ожесточением принялся за свой, как сам выражался, мартышкин труд. Даже мысль о новом командире была неприятна. Лишний раз напоминала она о том, что нет больше Акимова, а кого бы ни прислали на его место — все равно. Лучшего не пришлют!

…Новый командир майор Алексей Николаевич Верховцев приехал в батальон под вечер. Все так же цеплялись за верхушки сосен тучи, так же, будто дело делая, моросил дождь. За лесом устало — ей, видно, и самой все это изрядно надоело — ворочалась канонада. Сырые сумерки попахивали кухонным дымком — время шло к ужину.

Майор неловко вылез из полковой, забрызганной грязью повозки — затекли ноги, огляделся по сторонам и прошел в командирский блиндаж. Вертевшийся поблизости Кузин разочарованно пожал плечами. Как он ни старался, но с достаточной тщательностью рассмотреть нового командира ему не удалось. Только и заметил желтые ввалившиеся щеки да усталые глаза, прикрытые стеклами очков.

— Видать, сурьезный, — определил Кузин тоном, в котором трудно было обнаружить доброжелательные нотки. — Четырехглазый!

Первое впечатление, произведенное новым командиром батальона — и не только на Кузина, — было неблагоприятным. Даже то, что своей внешностью Верховцев отличался от молодцеватого, подвижного и жизнерадостного Акимова, невольно восстанавливало против новоприбывшего. Особенно несимпатичными оказались единственные в батальоне, а может быть, и во всем полку, совсем уж нефронтовые очки Верховцева. Хотя никто об этом не говорил вслух, но каждый думал: «Для такого заслуженного батальона, как наш, могли бы и повидней подобрать командира. А этот какой-то хмурый… Да еще вдобавок — очки».

Первым явился с докладом к новому командиру замполит Бочаров. Из командирского блиндажа он вышел с расстроенным лицом.

— Ну как? — посыпались вопросы.

— Так… — неопределенно протянул Бочаров и, отойдя с Орловым в сторону, сказал вполголоса: — Понимаешь, Петр Иванович, странно как-то. Докладываю ему о состоянии батальона, обстановку на нашем участке, он вопросы задает, о том спрашивает, о другом, а глаза пустые. Боюсь, что сухарь.

Побывали у нового командира и Орлов, и командиры рот, а краткая характеристика, данная Бочаровым, укреплялась, становилась общим мнением:

— Сухарь!

Новый командир действительно производил несколько странное впечатление. Сутулясь, сидел он за столом в просторном, добротно сделанном блиндаже (для Акимова саперы старались), выслушивал доклады, а за стеклами очков — унылые льдинки усталых глаз.

«В самом деле, какой-то он нудный, — думал Бочаров, вглядываясь в лицо нового командира. — Трудно ему будет после Акимова». Пытаясь сразу установить с Верховцевым простые, дружеские отношения, Бочаров приветливо сказал:

— Устали, видно, товарищ майор? С дороги и отдохнуть положено. Сейчас ужин принесут. — И добавил с улыбкой: — Сто граммов найдутся!

Верховцев сухо отказался:

— Благодарю, я не пью!

«С таким не больно разговоришься», — подумал Бочаров.

Весь вечер знакомился Верховцев с положением дел в батальоне. Все шло, как и положено в таких случаях. Но порой среди беседы он вдруг задумывался. Тогда худое, с запавшими щеками лицо его казалось почти больным. Усилием воли Верховцев стряхивал задумчивость, но она подкрадывалась вновь, усталые глаза останавливались на каком-нибудь предмете, словно видели то, чего не видел никто другой.

Поздно ночью, покончив с неотложными делами, Верховцев вышел из блиндажа. Канонада затихла. Только дождь сонно шелестел в темноте. Майор снял фуражку, подставил под дождь слежавшиеся волосы.

Автоматчику, стоявшему на посту, показалось, что не меньше получаса прошло с тех пор, как вышел из блиндажа новый командир. «И охота мокнуть, — с недоумением думал он. — Моя воля — лежал бы сейчас на нарах и дрыхнул во всю ивановскую».

Прошло еще минут десять, но темный силуэт командира был неподвижен. «Не заснул ли стоя?» — И автоматчик взглянул на майора. Теперь он рассмотрел его желтые впалые щеки, мокрые стекла очков. «Может, горе у него какое? — встревожился боец. — Беда — она всех под одну гребенку стрижет, на чины не смотрит», — и сдержанно вздохнул.

Откуда ему было знать, что только сегодня утром в штабе полка майора Верховцева нагнала бумага, в которой сообщалось, что, согласно наведенным справкам, его жена и дети погибли во время одного из первых налетов гитлеровской авиации.

Смутно было на душе у Верховцева в первую ночь на новом месте службы. «Хватит ли сил, духовных и физических, чтобы справиться с порученной задачей? Не слишком ли самонадеян я, приняв в такую страшную минуту пост командира батальона?»

Верховцев чувствовал, с каким пытливым интересом, с какой озабоченностью присматриваются к нему подчиненные. Они правы. Они хотят знать, кто будет командовать ими, кто поведет их в бой, может быть на смерть. Оправдает ли он их надежды, их доверие? Днем у Верховцева не было сомнений. Но вот сейчас, оставшись один на один со своим горем, он заколебался…

Рядом послышался вздох. Верховцев обернулся. Шагах в трех от него стоял автоматчик. С мокрой, потемневшей пилотки на лоб и щеки бойца стекали дождевые капли. Он смотрел пристально, испытующе. В этом взгляде Верховцев прочел все тот же вопрос, который ставил перед собой, перед своей совестью: «Сумеешь ли?»

Захотелось сказать солдату что-нибудь ободряющее, но в душе, выжженной горем, не было подходящих слов. Проговорил скупо:

— Выходит, врага вместе бить будем!

— Выходит, — подтвердил боец и, спохватившись, добавил: — Так точно, товарищ майор! — После паузы, поощренный дружелюбными нотками в голосе командира, сказал вкрадчиво: — Пора бы и вперед. А то аж ноги замлели в обороне.

— Пойдем. Силенок надо побольше накопить. Не ближний свет — Берлин!