Иван Свистунов - Сердца в строю

— Зизи… Зизи… милая моя!

Конец марта — весна света. Еще хлюпает под ногами грязное месиво подтаявшего снега, еще дуют из подворотен ледяные зимние ветры, но уже широко распахнуто над Москвой просторное ясное небо, крикливые воробьи затевают квартирные дрязги, и голосистые цветочницы на Пушкинской площади продают прохожим желтую мимозу.

Хорошо идти по оживленным улицам, подставлять лицо солнечному теплу, смотреть в улыбающиеся глаза встречных. В такое весеннее утро кажется, что окружают тебя хорошие, добрые люди и что там, впереди, может быть, вон за тем поворотом, поджидает удача.

Галя шла по солнечной стороне, щурясь от света, без причины улыбаясь. На перекрестке перешел дорогу военный в шинели и папахе. И хотя Галочка понимает, что это не Алексей, она невольно ускоряет шаг. Военный остановился у витрины магазина. Сутулый пожилой полковник с худым морщинистым лицом и желтыми, словно прокуренными, глазами. Он равнодушно посмотрел на Галочку и пошел своей дорогой.

«Алексей не такой!» — подумала Галочка и улыбнулась гордой, почти материнской улыбкой. На дежурство было рано, хотелось побольше побыть на воздухе, и она шла не спеша, останавливаясь у рекламных щитов. Как много афиш появилось сегодня! Красные, черные, зеленые буквы рябят в глазах: «Гроза», «Любовь Яровая», «Три сестры». Ей вдруг захотелось пойти в театр. «Пойду в МХАТ, — решила Галочка. — Алексей любил драму!»

Промчался черный лакированный автомобиль, разбрызгивая веселую воду. Солнце тонуло в зеркальных стеклах машины, слепило глаза. И Алексей, может быть, едет в такой машине на работу и смотрит на прохожих, на улицы, на дома…

На глухой стене кирпичного дома — длинный ряд витрин с газетами: «Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Красная звезда». Всякий раз, когда Галочка пешком шла на работу, она останавливалась у витрины с «Красной звездой». Года полтора назад она случайно увидела в газете фамилию Алексея. Всего одна строчка: «На приеме присутствовали такой-то, такой-то, такой-то, и после ряда незнакомых фамилий — «полковник А. Н. Верховцев».

По-воровски оглянувшись, Галочка оторвала тогда клочок газетного листа с этой строкой, и лежит теперь он, желтея от времени, вместе с другими ее драгоценностями: фотографией Алексея, запиской из госпиталя, последним письмом…

С того памятного дня у Галочки стало правилом всегда останавливаться у газетной витрины. И хотя фамилия Верховцева больше не встречалась, ей все же приятно было смотреть на газету, которая знала Алексея, писала о нем.

Подойдя к газетной витрине, где распластавшаяся всеми четырьмя страницами висела газета, Галочка прошептала:

— Здравствуй, «Звездочка»! — и улыбнулась, как близкому другу.

Стоявший у соседней витрины пожилой гражданин в заячьей шапке и тяжелой зимней шубе с недоумением посмотрел на Галочку. Она смутилась, согнала улыбку, поближе подошла к газете, сделала вид, что углубилась в чтение. На первой странице в самом центре напечатана фотография какого-то лейтенанта. Худощавое лицо, отброшенные назад волосы, ясно и прямо смотрящие глаза. «Отличник боевой и политической подготовки командир взвода лейтенант Савельев», — прочла Галочка. Славный парень! Верно, таким же светлоглазым был в двадцать лет и Алексей. Ее Алексей. Как несправедлива судьба, что не свела их в то время, когда Алексею было двадцать!

— А мне тогда было пять, — засмеялась Галочка, уже не обращая внимания на хмурого гражданина в шубе. Пусть себе хмурится, если даже весна на него не действует, а ей нет дела до него, до смешной заячьей шапки. Она хочет и будет улыбаться!

Галочка скользнула по второй и третьей страницам газеты — ничего интересного. Уже уходя, взглянула на четвертую страницу и увидела на последней колонке траурную рамку. «Умер кто-то. Бедный. Весной», — с сожалением подумала она и, наморщив лоб, задержала взгляд на некрологе:

«Гвардии полковник А. Н. Верховцев… скоропостижно… скончался…»

Еще не дошел до сознания смысл слов, еще шепчут их побелевшие губы, еще глаза впиваются в прыгающую, расплывающуюся строчку, а сердце уже остановилось. Машинальным движением подняла Галочка к лицу руки, словно можно закрыть черные, вонзающиеся в мозг слова: «скоропостижно… скончался…»

Потемнело небо, качнулся и ушел газетный лист, косо взметнулись над головой улица, дома, машины, и она упала навзничь в лужу голубой весенней воды, вдребезги разбив спрятавшееся на дне ее маленькое, нестерпимо яркое солнце.

Гражданин в заячьей шапке перенес Галочку поближе к дому, пожилая женщина, охая и ахая, расстегнула пальто, положила на лоб ком серого зернистого снега.

Открыв глаза, Галочка увидела над собой светлое далекое небо с белым пухом облаков. Снег на лбу медленно таял, и холодные капли пробирались по щекам, как слезы. Галочка приподнялась, села. Вокруг чужие любопытные глаза, ненужные дома, улицы, ненужная весна, ненужное пустое небо.

Встала на ноги и, не отряхнув пальто, не поправив сбившуюся на затылок косынку, пошла неуверенными, заплетающимися шагами.

— Разрешите, я вам помогу, — взял ее за руку гражданин в заячьей шапке.

— Не надо! — хотела сказать Галочка, но только отрицательно дернула головой. Прохожие с любопытством и улыбками смотрели ей вслед: на грязные потеки на щеках, на сбившуюся косынку, на грязное пальто.

— Эх, милая, зарядилась с утра пораньше, — бросил вслед парень в замасленной телогрейке.

Английский плоский ключ долго не попадал в замочную скважину, жалобно звякал. Наконец, дверь открылась, и Галочка ощупью прошла по коридору. Выглянувшая нэ комнаты Виктория Александровна бросилась к ней.

— Галочка! Что случилось?

Галя молча ушла к себе и ничком упала на кровать.

Несколько раз входила Виктория Александровна, садилась рядом, гладила по голове и плечам. Галочка лежала молча, не плакала, не стонала, только вздрагивающая на шее жилка говорила о том, что есть жизнь в неподвижно распростертом теле.

Вечером, когда стало совсем темно, снова вошла Виктория Александровна. Она постояла над Галочкой, стараясь по дыханию узнать, спит ли та, осторожно тронула за руку:

— Галочка! Я тебе тарелочку бульона принесла, покушай, милая.

Галочка не шевельнулась. Виктория Александровна поставила тарелку на стол и вышла, тихо притворив за собой дверь, словно в комнате был покойник.

Старое торжественное здание на площади Коммуны. Белая колоннада. Пушки у центрального входа. Серебристые ели. В вестибюле тишина.

Едва ступив на мраморную лестницу, ведущую на второй этаж, Галочка услышала медленную траурную музыку. Черными волнами она стекала оттуда, сверху, сжимала горло: нельзя дышать. Галочка припала к перилам. Не слишком ли она понадеялась на свои силы? Выдержит ли? Как много этих белых мраморных ступеней — нет им конца…