Иван Свистунов - Сердца в строю

— Мне так хотелось увидеть вас перед спектаклем, пожелать успеха.

— Спасибо! У вас сегодня счастливый день.

— Не подумайте, Лена, что я счастлив лишь потому, что меня похвалил генерал. Приятно, но, ей-богу, не в этом дело. Я любил полк, когда был за тысячу километров от него. И вы знаете почему. Когда приехал сюда, то увидел, что и все офицеры любят полк, патриоты полка. И я теперь горжусь, что в успехах полка есть и моя, пусть маленькая, доля.. Это для меня самая большая награда…

Сбивчиво, горячо и искренне говорит Юрий. Он весь еще под впечатлением речи генерала, его добрых слов. И все же Юрий заметил, что Лена грустна.

— Простите, Лена, вы не слушаете меня?

— Я слушаю вас, Юрий. Только… мне необходимо поговорить а вами о другом.

— Прошу!

В дверь постучал Веточкин:

— Лена, начинаем!

Лена нахмурилась:

— Как же быть? На сцену пора.

— Может быть, разговор отложим на завтра?

— Нет, нет, сегодня.

Но еще настойчивей голос Веточкина:

— Занавес поднимаем, Лена!

— Приходите после спектакля в парк. К беседке. Помните, мы там были с вами?

— Но в двенадцать мне надо быть дома. Приказ…

— Знаю, знаю. Я не задержу вас.

— Может быть, завтра?.. Лучше завтра. Здесь моя мать. Мне нужно ее проводить…

— Нет, сегодня. Пожалуйста. Я вынуждена говорить сегодня, — уже просит Лена. А стук в дверь все настойчивей. — Иду, иду, — кричит Лена и вопросительно смотрит на Юрия.

— Хорошо, я приду в парк, — покорно соглашается Юрий.

Великолепен и ярок праздничный вечер в парке культуры и отдыха. С жгучими придыханиями поют о любви трубы оркестра. Призывно горят, пробиваясь сквозь темное кружево ночных лип, разноцветные, как флаги расцвечивания, фонарики. Плавно, не касаясь земли, плывут пары, и мерные всплески вальса покорно ложатся им под ноги.

А в темных, так сказать, периферийных аллеях парка неясные силуэты парочек, невнятный шорох, возгласы, приглушенные голоса, смех, запах нарциссов и цветочного одеколона.

Эта идиллия порой нарушается грубой правдой жизни. Вот в белый круг, очерченный фонарем, входит, зверски растягивая баян, парень. Роскошный чуб с медным отливом — прямо из «Тихого Дона» — тяжело свисает к багровому (от кваса, что ли?) уху. Едва поспевая за размашистым шагом парня, бойко семенит вертлявая девчонка в желтой, как афиша, кофте. Парень пытается петь, но то и дело дает «петуха», только выручает баян, рявкающий чаще всего невпопад:

А желтая кофта крикливым голосом выводит выше лип и тополей:

На аллее появились Верховцев и Веточкин. Веточкин явно обеспокоен:

— Ты с ума сошел, Юрий. Двенадцать скоро. Приказ забыл!

— Не могу я уйти. Понимаешь — обещал!

— Этим шутить нельзя. Был у меня один товарищ… Впрочем, спать пора. Пошли по домам.

— В такую ночь спать! Святотатство! Надо петь, стихи читать:

Веточкин прервал лирический монолог друга:

— Должен, однако, заметить, что кроме вышеуказанного сердце обязано говорить: «В двенадцать часов по домам», «В двенадцать часов по домам».

Но Юрий не слышит слов товарища.

— Хорошо, черт возьми, жить на белом свете. Сидеть вон в той беседке. Слушать вальс. Дышать ночной прохладой. Смотреть на далекие звезды…

— Ты под счастливой звездой родился. Как выражался один мой приятель, под генеральской звездой.

Юрий смеется:

— Мое счастье всегда со мной. Оно и в звездах, и в цветах, и в улыбающихся лицах гуляющих. Знаешь, Виктор, у меня такое предчувствие, что ждет меня сегодня еще одна большая радость.

— Вполне возможно. Только удивляюсь, почему радость так задержалась. Разгримироваться и переодеться она могла за пятнадцать минут.

— Ты неисправимый остряк. Прозаик. Идем, я провожу тебя к выходу, пока ты не сказал, что этот чудесный вечер был предусмотрен тобой в плане культурно-массовых мероприятий клуба.

— Ты близок к истине. Звезды, луну и прочий реквизит я получил из отдела снабжения политуправления округа. Все остальное в порядке самодеятельности. Кроме шуток, Юрий, идем домой. Могут быть неприятности.

Верховцев взглянул на часы:

— Нет, я останусь. Прощай, друг. Спи спокойно. Пусть тебе приснится, что сам Бочаров стал участником художественной самодеятельности.

— А что ты думаешь! Однажды… — но Юрий уже скрылся за поворотом.

Веточкин сердито протер очки:

— Ромео проклятый!

«Любовь Яровая» сыграна. Были аплодисменты, вызовы, крики «браво» и даже цветы. Спектакль удался — это безошибочно чувствовали все его участники. Надо радоваться. Почему же на душе неуютно, как в доме без хозяйки, все разбросано, перепутано — ничего не разберешь?..

Лена сидит перед зеркалом, снимает грим, благодарит за поздравления, улыбается, а сама не может отделаться от смутного чувства неловкости и беспокойства. Вошел Щуров, уже переодевшийся.

— Успех! Полнейший успех. Ты слышала, какие были аплодисменты?

Лена сосредоточенно стирает грим.

— Ты недовольна?

— Неприятно, что так поздно назначила встречу Верховцеву. В двенадцать всем вам надо быть дома.

— Не беда. Ну, немного он опоздает. Ведь простая формальность. Да никто и не узнает. — И пытливо глянул на Лену: — Ты недолго будешь с ним беседовать?

— Конечно, — нахмурилась Лена.

— Может быть, проводить тебя до парка? — Сухость, с какой разговаривает Лена, начала беспокоить Леонида Щурова.

— Нет, я одна, — и, быстро покончив с гримом, Лена вышла из клуба под прохладные ночные звезды.

Парк недалеко, на соседней улице, откуда доносятся звуки духового оркестра. Но гулянье уже заканчивается, и навстречу Лене то и дело попадаются знакомые. На углу ее встретили Бочаровы.

— Куда так поздно, Леночка? — окликнула Варвара Петровна. — Смотри, отцу расскажу!

У самого входа в парк почти столкнулась с Веточкиным. Сделав загадочное лицо, Виктор многозначительно продекламировал:

— Что, что? — переспросила Лена, но Веточкин ушел, ухмыляясь.

Лена вошла в темную аллею. Пусто. У фонаря посмотрела на часы: как поздно!

Замерли прощальные звуки марша, за деревьями взлетела и осыпалась золотым дождем ракета: гулянье окончено!

С неизъяснимым волнением направилась Лена к беседке. Лучше бы не приходил Юрий, не состоялся разговор! Но из темноты уже вышел Верховцев. Лена начала виновато: