Иван Свистунов - Сердца в строю

И все же Дмитрий Костров шел, не замечая прохожих, домов, улиц. Засыпала Москва. Меньше становилось автобусов, троллейбусов, машин. Тухли в окнах огни. Только милиционеры бодрствовали на перекрестках да парочки, открывающие весну, меланхолически брели по тротуарам.

Дмитрий Костров шел по ночному городу. Угрюмый, сосредоточенный. Слишком долго он ждал своего счастья, чтобы радоваться ему!

Остановился. Постоял в раздумье. Сказал в гулкий простор ночной улицы:

— Завтра!

Наступило «завтра», и они снова встретились. Снова поехали в Сокольники, ходили по влажным аллеям, ужинали в маленьком ресторанчике и снова смотрели картину «Свинарка и пастух». Только на выставку «Происхождение земли» Галочка идти решительно отказалась: «Слишком уж нудно».

И снова провожал ее Дмитрий по ночным затихающим улицам, и снова, проводив, решительно сказал: «Завтра!»

Но «завтра» проходили, становились «вчера», обо всем говорил Дмитрий Галочке: о заводе, о новых товарищах, о домашних делах и заботах. Об одном лишь не мог сказать, о самом главном, о том, что любит ее, что не может жить без нее, что теперь никому не отдаст, не уйдет от нее никуда, ни за что…

— Познакомил бы ты меня со своей матерью, а то все только говоришь о ней, — попросила однажды Галочка.

— Познакомлю, конечно, познакомлю. Она у меня простая, уборщицей в цеху работала. Сейчас на пенсии. Но славная, очень славная, — смутился Дмитрий.

В воскресенье они встретились на Серпуховке возле универмага, купили торт и пошли домой к Кострову.

Маленькая худенькая женщина в платочке, повязанном по-деревенски, встретила их на пороге.

— Вот, мама, моя… знакомая.

Авдотье Петровне не надо было рассказывать, кого привел в дом Митя. Разве она не мать своему сыну? Разве по лицу, по голосу, по глазам сразу не догадалась, кто эта высокая худенькая девушка? Авдотья Петровна хотела чинно, благородно поздороваться с гостьей, но не выдержала и ни с того ни с сего расплакалась.

— Ну, что вы, ей-богу, мама, перестаньте, — покраснел Дмитрий. — Мы торт купили. Выходной сегодня… воскресенье.

В двух маленьких тесных комнатках было чисто, уютно и пахло чем-то приятным, напоминающим запах свежего сена. На стене, среди многих снимков друзей и родственников, Галочка неожиданно увидела и свою маленькую, еще военных лет, фотографию: в пилотке и солдатской гимнастерке.

— Откуда она у тебя? Я не дарила!

— Просто так… попалась в руки… случайно сохранилась… Ты не подумай… — и Митя сбежал на кухню.

«Случайно сохранилась… просто так», а на самом видном месте висит, под стеклом, в любовно сделанной рамочке.

Вошла Авдотья Петровна. Неожиданно подошла к Галочке, беспомощно положила седую голову на ее плечо я прошептала дрожащими губами:

— Любит вас Митенька, так любит. — И снова заплакала.

Вошел Дмитрий.

— Мама, что это вы… Зачем? — сердито набросился он на мать.

Порывисто, как всегда в минуты волнения, Галочка подошла к Дмитрию, при матери, не таясь, обвила худыми руками его шею, посмотрела в глаза долгим взглядом.

Торжествен большой зрительный зал полкового клумба — Веточкин не ударил лицом в грязь. Свежая, зимним холодком отдающая хвоя, портреты, красные с золотом полотнища, транспарант над всей сценой:

«Слава отличникам боевой и политической подготовки!»

И головы, сотни голов: черных, белых, с рыжинкой, то стриженных под машинку-нулевку, то украшенных залихватским боксом или старомодной полькой.

Идет собрание личного состава полка.

В президиуме — гвардии полковники Орлов и Бочаров, лейтенанты Кареев и Верховцев, гвардии старшина сверхсрочной службы Подопригора — цвет и гордость полка.

И в зале знакомые лица. Массивный, грузный Сущев — весь внимание, даже рот полуоткрыт. Ласточкин что-то быстро записывает в блокноте, лежащем на коленях, — сразу видно агитатора. Даже Москалев присмирел и лишь изредка бросает лукавые взгляды в сторону Терехова.

Среди разлива мужских голов — одна женская. В третьем ряду у прохода сидит гладко причесанная пожилая женщина в темном платье. Юрий Верховцев то и дело поглядывает на нее, и губы трогает улыбка.

Как радостно сидеть Анне в зале, среди товарищей и друзей Алексея, среди начальников и подчиненных Юрия, слушать их речи, гордиться их успехами. И кажется, весь полк, сотни этих людей заменили Юрию отца. Они в таких же гимнастерках, какую носил Алексей, на их плечах такие же погоны, даже глаза у них — ей кажется — такие же серьезные, прямые, правдивые, как у Алексея.

Какое счастье, что ее сын стал офицером! Здесь теперь его новая большая семья. Здесь помогут, поддержат, похвалят, пожурят.

На трибуне — командир дивизии генерал-майор Гусев. Если бы не нарядный, с золотыми погонами, пуговицами, орденскими планками и академическим значком сверкающий генеральский китель, то мало чем отличался бы Гусев от того майора, командира полка, что летом сорок первого года в глухой смоленской деревушке посылал почти на верную смерть Алексея Верховцева. То же темно-коричневое, дубленное военными грозами крестьянское лицо и, как память первой контузии, нервная судорога, пробегающая по лицу. Голос у Гусева хрипловатый, но громкий, и слова подобранные и четкие, как солдаты в строю.

— Отличники учебы — герои мирных дней, — говорит Гусев, — хранят и умножают славу полка. Вот, к примеру, взвод лейтенанта Верховцева. За короткий срок это отстававшее подразделение вышло в ряды передовых. В нем сейчас нет ни одного случая нарушения порядка. Сам лейтенант Верховцев — пример дисциплинированности, строгого соблюдения уставов…

Слушает зал. Серьезные, строгие лица. Тишина.

А в двух шагах от зала, в артистической уборной, женский веселый смех, шум, разговоры, так не вяжущиеся с торжественно-чопорной обстановкой, царящей на собрании. Лена Орлова с помощью Нелли готовится к спектаклю: примеряет костюм Яровой, гримируется, повторяет роль.

Нелли в нарядном длинном платье с почти голой спиной суетится вокруг подруги.

— Затянулся молебен, — включила Нелли репродуктор и, как ужаленная, выдернула вилку из штепселя.

— Зачем выключила? — прошепелявила Лена. Из ее рта во все стороны, как колючки ежа, торчат зажатые губами булавки. — Давай послушаем.

— Все одно и то же. Надоело, — с раздражением буркнула Нелли. — Заладили, как попугаи: Верховцев, Верховцев, Верховцев!

— Не понимаю, почему тебя огорчают успехи Юрия?

— Я знаю, тебя они радуют, — чуть сощурила пронзительные глаза Нелли.

— Конечно, Юрий так любит свое дело.

— И не только дело…

Лена вопросительно посмотрела на подругу. Лишь стук в дверь прервал немую сцену. Вошел Щуров в костюме и гриме поручика Ярового. Принял соответствующую позу.