Матвей Ройзман - Минус шесть

— Ради кого старается Антанта? Генералы? Эсэры? — спросил он Лаврова. — Кто сможет вознаградить их за преданность и за кровь? Дворник Василий? Рэб Залман? Нищая Россия? Нет, я, ты — вся честная Москва заплатит им по-царски! Да, Степан Гордеич, что ни говори, дела поправляются! Не сегодня-завтра дадим им пить! — добавил он и пощекотал Лаврова.

Лавров не выносил щекотки, взвизгнул и, вдруг прижав руку к сердцу, произнес:

— Вот что, Арон Соломоныч, поехал бы ты на время куды. Придут спасители наши, примутся за явреев и хороший человек не убережется!

— При чем тут я? — воскликнул Фишбейн. — Мой дедущка — николаевский солдат, двадцать пять лет служил царю, имел медали, получил ефрейтора. Я купец первой гильдии, никогда не объявлял неплатеж… Надо отличать меня от вольных еврейчиков, — они все навертели, и все дела на их голову!

— Кому говоришь-то!.. Знаю, что наш, а лучше от греха подальше! — посоветовал Лавров и спрятал бороду под пиджак.

Видали ли вы, как трамвай сходит с рельс? Фишбейн сошел с рельс. Он вприпрыжку бегал с места на место, грозился кулаками и показывал кукиш невидимым врагам.

— Что мне сделали большевики? — спрашивал он себя. — Ничего! Опасно жить? А погром — не опасно? Что хуже: комендант или погром? Комендант — один человек! Я могу с ним сговориться. Погром — не один человек! Попробуй, сговорись с ними! Я — незаменимый, у меня охранная грамота, две грамоты, ударный паек, чорт знает, что у меня! Сперва разгромят, убьют, а потом иди, разговаривай с ними. — Он выпил залпом стакан воды, увидал себя в зеркале и язвительно спросил двойника:

— Как вы хотели сказать Николаю Николаевичу? Ваше высочество, я был форменным идиотом… Ну, иди, отдай им деньги, поклонись этой сволочи. Они возьмут, будь покоен, а потом назовут жидом и выпустят кишки! О, идиот сорок раз! — и Фишбейн со злости плюнул своему двойнику в лицо.

Цецилия в ужасе бегала за мужем, умоляла его прилечь, выпить чаю с малиновым вареньем и пропотеть. Она вызвала по телефону Константина Константиновича. Бочаров приехал, пригладил рыжие усы, выстукал и выщупал Фишбейна. Пациент жаловался на боль в голове, в груди и в почках. Константин Константинович — что оставалось ему делать? — прописал сладкую микстуру, горький порошок, и главное: диэту и покой. Фишбейн пожал ему руку, передал двести пятьдесят рублей и спросил:

— Ничего нового не слышно? Говорят, евреев будут бить?

— А! — протянул Константин Константинович. — Не всех, но обязательно будут!

Москва была объявлена на военном положении. Коммунистов «Центроткани» мобилизовали. На улицах, на специальных щитах расклеивали газеты, и тысячи пар глаз проглатывали фронтовые вести. Каждый человек сообщал новости о зеленой армии, о холерных заболеваниях, о заговорах, о расстрелах и о воскресении из мертвых Николая второго. На рынках не было хлеба, в очередях дрались, крупчатка стала равноценна человеческой жизни. Дом № 2/11 по Никитскому бульвару притаился, вращал стеклянными глазами и ждал. Об уплотнениях никто не вспоминал. Многие женщины готовили белые платья. Хухрин задирал голову и при встрече говорил:

— Здравия желаю!

Лавров привел дворника в домовую контору, мотнул головой на портреты членов Совнаркома и приказал:

— Василий, сымай синагогу!

Дворник влез на стул, содрал портреты со стены и бросил в печь.

Цецилия заметила в муже перемену, взяла его за руку:

— Тебе немножко легче? — спросила она.

— Немножко? Да!

— Константин Константинович говорил, что он прописал тебе прямо волшебный рецепт.

— Рецепт? — засмеялся Фишбейн и, осторожно приподняв угол обоев, вытащил бумажку. — На, читай мой рецепт!

И Цецилия прочитала:

Выписка из протокола № 72 „ЦЕНТРОТКАНИ“.

Слушали:

7. О заведующем мануфактурной лавкой „Центроткани“ гр. Фишбейне, А. С.

Постановили:

7. Ввиду неоднократной агитации гр. Фишбейна в помещении лавки, носящей явно контр-революционный характер, объявить ему вторичное предупреждение с указанием, что в следующий раз последует увольнение со службы с доведением о причине таковой до сведения Московской Чрезвычайной Комиссии.

С подлинным верно:

Секретарь: Н. Степанов.

— Арон, они тебя арестуют? — всхлипнула Цецилия.

— Что ты? Это мой рецепт для Юденича! — успокоил ее Фишбейн, пряча бумажку под обои.

— Почему же здесь казенная печать?

— Чтоб у Троцкого вскочило столько чириков, сколько рублей мне стоила эта печать!

Если б кто нибудь сказал Фишбейну, что Траура арестуют, он посмеялся бы над этим чудаком. Когда Додя получил повестку от следователя Ревтрибунала, Фишбейн позвал сына в кабинет и посадил его перед собой:

— Что бы тебя ни спросили, ты сперва подумай, а потом отвечай, — учил он Додю. — Имей в виду, что ты должен говорить голую правду; только не говори, что Траур бывал у нас дома. Скажи: Сузи заходила, а он заезжал за ней. И лучше много не болтай. Ответь: — не знаю, не видал, и молчи! Понял?

— Понял!

— Что понял?

— Буду молчать!

— Осел! Будешь молчать, — тебя посадят! Я тебе русским языком говорю: говори сколько хочешь, но не выговаривай все! Понял?

— Понял!

— Повтори!

Додя испуганно посмотрел на отца, заморгал глазами и заплакал. Цецилия услыхала, распахнула дверь и закричала:

— Ты оставишь ребенка в покое или нет? Не то что успокоить его, он доводит его до слез. Прямо сумасшедший человек!

— Кто, я сумасшедший? — обиделся Фишбейн.

— Нет, я сумасшедшая, — отрезала Цецилия, взяла сына за руку и увела его из комнаты…

В одиннадцать часов Фишбейн пришел в «Центроткань». В лавке было холодно, служащие ходили в шубах, в бурках и прятали распухшие пальцы в карманы, Они говорили об отступлении Колчака, спорили и пили морковный чай с сахарином. Фишбейн не знал, радоваться ему — или горевать? Генерал повернул назад, погрома не будет, и это — очень хорошо. Но Фишбейн должен опять служить в «Центроткани» и смотреть, как его собственный товар лежит на чужих полках. Этот товар давно не давал ему покоя. Он велел сложить все куски в отдельный шкаф, часто вынимал их, развертывал и гладил шелковую материю.

— Нет, вы только пощупайте! Видали вы когда-нибудь такой товар?

И служащие божились, что никогда такого шелка не видели, а некоторые недоумевали: кому нужен в такое время шелк? Этот вопрос очень тревожил Фишбейна: дорогой товар лежал в сохранности, никто его не требовал, и начальник хозчасти предлагал уступить его другому учреждению.

Фишбейн каждый месяц производил учет товара, показывал все возрастающую стоимость шелка и оттягивал обмен. У него и без того болело сердце: жены начальников узнали о шелке и брали себе без очереди и нормы на блузочку да на юбочку. Когда Фишбейн отмеривал материю, руки его дрожали, и он горячо желал женам подохнуть до той минуты, пока они наденут платье из его шелка. Он сказал начхозу, что на днях обменяет всю партию шелка на ситец, и начхоз (есть еще на свете добрые люди!) приказал ему не отпускать ни одного вершка шелковой материи.