Матвей Ройзман - Минус шесть

— Кушай! — сказал Цецилия. — У тебя зеленый вид!

— Что ты, что ты! Никакого вида у меня нет, — это тебе кажется! — успокоил ее Фишбейн и для аппетита взял кусок лимона и стал сосать.

В эту секунду он увидал Лаврова. Облокотясь на буфетную стойку и сдувая снежную пену, Степан Гордеевич пил пиво и закусывал соленым огурцом. Фишбейн окликнул его, Лавров обернулся, поздоровался и, держа в руке кружку, направился к Фишбейну. Он поставил на стол кружку, вытер руки о полу и протянул пятерню Фишбейну и Цецилии.

— В путь-дорожку собрались? — спросил он, садясь. — Далече ли?

— Еду в Крым отдохнуть с женой!

— Чего там, Арон Соломоныч, отдохнуть! — проговорил Лавров, махнув рукой. — Зимой по доброй воле в Крым не поедешь. Вот, к примеру, меня в Курск заслали, курицыны дети!

— Чем будешь торговать? — поинтересовался Фишбейн, выдавая себя.

— Мой сродственник открывает лавку и дает мне бумагу. Я буду в роде, как замзав!

— А ваш Петя тоже едет в Курск? — спросила Цецилия, наслаждаясь салатом.

— Нет, Петьку пошали на Печору. Сколько раз говорил ему: уйди от Карася, ничего путного не выйдет! — ответил Лавров и отхлебнул из кружки. — Эх, Петька, Петька, знать не мать тебя родила, а тетка!

— Этот Карась объегорил меня, как девчонку! — сообщил Фишбейн, покончив со шнитцелем и подвигая к себе стакан кофе. — Я бы собственными руками превратил его в бифштекс и кинул собакам!

— Вот те яврей! Своих не признает! — изумился Лавров. — И то сказать, тюрьму вашим братом здорово уплотнили!

Фишбейн собрался возразить Лаврову, но прибежал Наум, подсел к Фишбейну и прошептал ему на ухо, что рэб Залмана нет, а касса уже открыта. Фишбейн наклонился к уху Наума, сказал, что зашил деньги в подкладку, и просил его в счет будущей прибыли магазина купить два билета с плацкартами. Наум завертелся на стуле, воскликнул:

— Это большие деньги, храни меня бог! — и, заметив, что Фишбейн сердится, побежал к кассе.

Лавров хотел заплатить официанту, но Фишбейн оттолкнул его руку и отдал деньги за него и за себя. Лавров спрятал бороду под пиджак, застегнул шубу и стал прощаться:

— Авось, приведет бог свидеться! — сказал он, неуклюже пожимая руку Цецилии.

— В три года можно три раза умереть, — ответил Фишбейн.

— Типун тебе на язык! — пожелал ему Лавров. — Через три года может законный царь приттить! Небось, слыхал, что цесаревич Алексей объявился в Киеве?

Лавров позвал носильщика, взвалил ему на плечи узел, сам поднял другой и, как медведь за поводырем, пошел за носильщиком. Супруги посмотрели ему вслед. Цецилия сказала:

— Жалко человека!

— Конечно, жалко! — подтвердил Фишбейн. — Из него вышел бы дельный погромщик!

Они просидели полчаса, не зная, пойти ли им в зал первого класса или дожидаться Наума. Цецилия ругала палестинца, Фишбейн — рэб Залмана. К буфетной стойке подбегали люди и торопливо запасались на дорогу продуктами. Фишбейн узнавал знакомых торговцев и валютчиков с Ильинки, Никольской и Старой площади. Узнал он и двух адвокатов, сидевших с ним в девятнадцатой камере, и, боясь, что его узнают, поспешно отвернулся и заслонил лицо рукой. Сидя в такой позе, Фишбейн впервые до отчаяния осознал, что он уже не прежний гешефтмахер и комбинатор, самодовольно взирающий на всех и всякого. Теперь он, Арон Соломонович — социально опасный человек, который, как гнилой зуб, выдернут из здоровых десен Москвы…

Вокзальный швейцар потряс надтреснутым колокольчиком и пропел:

— Пер-вый зво-нок! Поезд номер шесть бис. Москва — Харьков — Севасто-ополь!

Фишбейн вздрогнул и растерянно поглядел на жену: ой не имел права остаться в Москве, его могли выслать по этапу, а билетов не было. Фишбейн схватил шапку и сорвался с места. Он забежал в зал второго и третьего классов, заглянул в багажное отделение, справочную, парикмахерскую и в комнату для женщин. Много раз он обознавался, описывал носильщикам и пассажирам наружность Наума и рэб Залмана; одни смотрели на него, как на пьяного, другие, не отвечая, повертывались спиной. Запыхавшись, он прибежал в буфет и увидал рядом с Цецилией шамеса. Согнув руку крючком и размахивая билетами, рэб Залман кинулся ему навстречу. Еще на ходу Фишбейн узнал, что шамес добивался двух билетов в спальном вагоне, но билетов не было, и только в последние минуты ему продали купе в международном вагоне. Рэб Залман был так доволен, что держал на ладони два билета, как две бриллиантовые серьги, и расхваливал их, как невест. Но Фишбейн, не разделяя его радости, взял билеты и объяснил шамесу:

— Вы стояли у кассы столько времени, что могли бы купить не купе, а целый международный вагон. Наум тоже стоит за билетами. Эта поездка мне будет стоить столько, что другой бы мог съездить в Индокитай и обратно!

И не поблагодарив, и не попрощавшись с рэб Залманом, он повел Цецилию на перрон. Когда к столику прибежал Наум, шамес сказал:

— Бегите скорей к господину Фишбейну, он умирает от ожидания, — и зашагал по вокзалу, бормоча: — Сделай собаке одолжение, она тебя же облает!

Цецилия никогда не ездила в международном вагоне, и купе, напоминавшее игрушечную комнату, поразило ее. Она щупала диваны, обитые красным бархатом, восхищалась зеркалами, платяным шкафом и, осмотрев ванную и клозет, решила, что это — царский вагон. Фишбейн наскоро попрощался с Наумом, просил его получше следить за магазином, почаще писать письма и велел передать шамесу вместо куртажа — поклон. Сняв манто, жакетки, платья и лишнее белье, Цецилия упаковалась в розовый капот. Она развязала свертки и повеселела. Проводник принес чайник с кипятком, и, едва поезд двинулся, Цецилия заварила чай. Она выбрала себе глазированные фрукты и вафли, Фишбейн — вишневое варенье и печенье «Пиу-пиу». После чая Цецилия развесила в шкафу верхние вещи, расставила посуду и пообещала заказать к обеду в салон-ресторане разварную стерлядь. Фишбейн поцеловал ее в щеку и сказал:

— Мне эта стерлядь не полезет в рот. Если мы продадим все, что взяли с собой, нам хватит самое большое на месяц, но без всяких стерлядей!

— Почему так? — спросила Цецилия. — А разве Наум нам будет мало высылать?

— Мало — это было бы хорошо. Он ничего не будет высылать! — тихо ответил Фишбейн. — В магазине товар описан сверху донизу. Через неделю дело запечатают и распродадут с торгов!

— Ой, у меня в глазах потемнело! За какие прегрешения бог дал мне такого мужа! — воскликнула Цецилия, опускаясь на диван. — Ну, хорошо: отчего нам не продать все и не открыть лавку в Ялте? Туда летом приезжает пол-Москвы.

— Рыбка, я больше не буду торговать, — еще тише сказал Фишбейн. — В Ялте тоже есть фин и Гепеу!

— Торговать ты не будешь, а что же делать ты будешь?