Григорий Тютюнник - Водоворот

«Женщина она, видно, хорошая. Душевная. Но Орыся ведь… Фу, черт, как неладно вышло».

Дверь тихо открылась, показалась рука, положила близ порога узелок. Тимко развернул: белье. Свежее, чистое. Надев его, снова присел на стульчик. Думал, шевелил бровями, прислушивался. И все же не заметил, как Анютка вошла.

Оглянулся, а она уже стояла за спиной и улыбалась.

— Давай тебе постельку постелю,— и быстро начала разворачивать постель, потом приподняла одеяло из верблюжьей шерсти так, что получилась щелочка, прошептала: — Иди ложись, поздно уже.

Тимко залез в щелку, и Анюта укрыла его одеялом до самого подбородка, подоткнула со всех сторон, как маленького, немного постояла, играя бровями, отошла от кровати.

Тимко не мог заснуть и слышал все, что она делала: выносила воду, вытирала тряпкой пол. Она же, думая, что Тимко спит, долго глядела на него от печи строгим, немигающим взглядом, потом села на лавку, съежилась, как пастушка у осеннего костра. Губы ее чуть вздрагивали, а лицо было сиротским и мученическим. Потом она потянулась, дунула на лампу и пошла в светелку.

— Анюта…

Она остановилась в дверях, резко обернулась и бесшумно подбежала к кровати.

— Ну, чего еще?

Он взял ее за руку, посадил на кровать. За окном было так светло от месяца, что она вздрогнула и отодвинулась от него подальше. Рука ее была холодной, как мрамор. Тимко с силой привлек ее к себе, начал целовать.

— Я тебя пустила переночевать, я тебя искупала. Чего ж еще? — чуть не плача и отводя обнимавшие ее настойчивые руки, говорила она.— Оставь, оставь. Ведь я тоже из горячих жилушек соткана. Оставь, хохол! — и отбросила его к стене.

Слышно было, как в соседней комнате храпит на полатях Марко и тихонько тикают австрийские часы, привезенные еще с империалистической войны, долго свистят, шипят и, кашлянув, как старый дед, звонят два раза. Два часа. На Дону кто-то колет ломом лед — верно, вырубает прорубь для скотины. «Ак-ак-ак… ак… ак…» — раздается коротко и гулко.

— Подай кисет,— хрипло приказывает Тимко. Голос у него злой.

Она быстро ощупывает стол и, найдя мягкий мешочек, подает ему.

«Пфу»,— кадит дымом Тимко, сердито стряхивая на пол махорочные искры.

— Не сердись на меня, не надо,— просит она и гладит Тимка по плечу.— Это так, баловство. Разве ж я могу за это совесть продать? Тимошка мой,— закашлялась она, снизила голос до шепота,— он, страдалец мой, быть может, кровью обливается, а я с чужими мужьями баловать стану? Понимаю, и тебе ласки хочется, но ведь я и так к тебе ласкова — обняла, поцеловала…

— Ты что ж, на всю ночь нанялась мне проповеди читать?

— И правда,— вскочила она.— Надо к отцу иттить. Он во сне раскрывается. Еще простынет.

Пожелав спокойной ночи, вышла.

Проснувшись утром, Тимко уже хотел вставать, как вдруг услышал за ширмой тихий разговор и увидел силуэты двух людей, сидевших рядом.

— Что же мне делать, добрый человек? — плачущим голосом проговорила Анюта.

— Смириться да ожидать, авось все образуется и на хорошее повернет,— советовал кто-то ласковым голосом, и трудно было разобрать, мужчина это говорит или женщина.— А ты, касатка моя, не печалься, не убивайся, горюшка слезой не размоешь. Да и то сказать — еще ничего толком не известно. Нечего и горячить, моя милая. Письмо давно от него получила?

— Как-то получила одно, да и только,— всхлипнула Анюта.— Писал, что в казачьих частях служит, что коня под ним убило, а его вроде как пулей оцарапало. Обожгло его пулькой, бедненького моего, ненаглядного Тимошку.

— Тэ-экс-с. А теперь, касатушка, утри глаза. С твоей и его судьбой гуторить будем. Сказываешь, он червонных мастей? Беленький, стало быть? Ну что ж, кинем на беленького.

Тень на ширме быстро задвигала руками, засмеялась, и смех был ласковый и отрывистый. Тимко свел на переносице брови: он уже где-то слышал этот смех. Да ведь это Коростылев! Их трудармеец из второй роты. Гляди, чем подрабатывает! Вот почему у него в торбе всегда есть что пожевать! Гадает, значит? Ведуном прикинулся! Ну послушаем, что ты дальше будешь брехать.

Тень Коростылева снова задвигалась. Он раскладывал на столе карты.

— Песками горючими, лесами дремучими, огнем и водой пойдет твой Тимошка, ненаглядная ты моя красавица, и кровь будет по его следу, и страсти, и вихри, и такое выпадает, что и рану получит.

Анютка всхлипнула, приложила ладони к щекам и замерла.

— И такое показывает, что в казенном доме он будет, вроде как в госпитале. А возле него будет ходить трефовый король. Видишь, рядышком падает. И будет больно уважать и любить твоего Тимошку. Так сердцем к нему потянется, так душеньку и выложит ему на ладошки. Выпадает — раненый Тимошка. Ничего. Боль у него маленькая. Так, пустяки. Может, ногу или руку задело. Ах, какой же он развеселый да шутник, твой Тимошка.

— Уж и не говорите, добрый человек,— еще сильнее заплакала Анютка.— Дома был, все песни играл. Загрущу, бывало, а он меня туточка сразу и развеселит,— уже совсем разревелась молодка.

— А по тебе он тоскует дюже.

— Не забыл, значит, тоскует. Ох, мой родненький, чадунюшка. Человек добрый, молви словечко, как он по мне сохнет?

— А так, что даже ночами не спит,— тотчас же вышел из трудного положения Коростылев.— Все об доме, о твоей любви думает. А это что же? Ах ты, птичкино гнездышко. Две какие-то дамы.

Женская тень на ширме встрепенулась.

— Да ты не пугайся, красавица. Дамы-то пожилые, вроде как милосердные сестры. Накось, погляди. Э, э, да ты и вовсе счастлива, птичкино гнездышко. Выпадает-то ему дорога к дому.

— Ой, добрый человек, ой, что ты,— вскочила Анютка, и голос ее задрожал от счастья.

— И возвернется он к тебе живой, невредимый, при наградах придет и большую любовь тебе принесет. А еще выпадает вам счастье большое, семейное,— интимно понизил голос гадальщик.— Радость вам будет. Много радости. Вроде на то показывает, как бы ребеночек будет, что ли. Предвидится? Ась?

Анюткина тень кивнула головой.

— Ну вот видишь. Меня не обманешь, я как в воду гляжу.

— Уж истинно, как по книжке читаете,— весело щебетнула Анютка и засуетилась.— Чем же вас отблагодарить, какое добро сделать? Да садитесь же. Я вас так не отпущу. Нет, нет. Ох ты, боже мой, чего же такое придумать? Да сидите, чего же вы встали?

— Служба. На работу надо иттить.

— Так я вам сальца, мучки. А табачку дать? Папаня наш не курит, а у Тимоши есть на чердаке целый мешочек. Сам нарубил. А то, может, у нас на квартире останетесь, у нас уже есть два постояльца, а вы третий. Все веселей. А дом у нас просторный, не стесните.

— Вот это, пожалуй, лучше всего. Мне где-нибудь уголочек, и я доволен.

— Так проходите в горницу, проходите.

Анютка повела нового постояльца в светлицу, и за дверью, которую она забыла притворить, послышался хриплый со сна голос Марка.