Григорий Тютюнник - Водоворот

— Ну и разумный пес: штаны рвет, а ж… не трогает…

— Чистокровная овчарка,— заметил один из Горонецких, держа в руке, словно шпагу, резную палку.

Толпа молчала. Люди сгрудились еще теснее, еще ниже опустили головы. Только левое крыло оживленно шевелилось, оценивая происшедшее не как издевательство, а лишь как невинное развлечение немецких солдат.

Офицер скалил блестящие, хорошо вычищенные зубы. Он позвал собаку, бросил в слюнявую пасть плитку шоколада и похлопал ладонью по спине. Лицо его стало злым и хищным. Он заговорил:

— Немецкое командование освободило вас от коммунистов и жидов. За это вы должны служить ему верой и правдой, быть готовыми исполнить любое его распоряжение. Я, комендант Отто Штаубе, приказываю:

П е р в о е. Выдать всех коммунистов и их семьи.

В т о р о е. Сдать оружие.

Т р е т ь е. Не оказывать сопротивления немецким властям.

Ч е т в е р т о е. По селу ходить только до девяти часов вечера.

За нарушение приказа — расстрел. Все.

Приказ немецкого коменданта был выслушан в полной тишине. Даже на левом крыле не шевелились и стояли, втянув головы в плечи.

Комендант сунул в рот сигаретку, вынул маленький пистолет, щелкнул им в толпу. Она не отшатнулась, только левое крыло подалось назад. Он удивленно и презрительно глянул на тех, кто не дрогнул, и прикурил сигаретку от пистолетика.

— Какие просьбы будут к немецким органам власти? — спросил он, затянувшись дымом.

Толпа хмуро молчала. Левое крыло пришло в движение.

— Я прошу себе Данелевщину,— сказал один из наследников Горонецких, снимая очки и засовывая их в карман.

— Нет, я беру Данелевщину, а тебе принадлежит буерак,— выкрикнул другой, не снимая очков, и вышел вперед, оттеснив брата (они все делали друг другу наперекор: если один отращивал бороду, то другой брил ее).

— Придется вам, отче, податься в Ступкинский приход,— смиренно сказал поп в длинной хламиде, выкрашенной ученическими чернилами.

— А дули в зубы не хочешь?

— А мне кабы дали мою отчину, я ничего больше и не хотел бы,— подпрыгивал петушком Онька.— Кавунов было б, что навозу.

— Тебе отчины захотелось? — тряс возле него лоскутьями растерзанных пяти пар штанов «собственник-хлебороб».— А чей сын в Красной Армии командует?

— Я его туда кнутом не загонял,— ощетинился Онька, отпихивая хлебороба.

— Бей краснопузого! — закричали раскулаченные и схватили Оньку за полы.

Он оставил у них в руках свитку, выскочил из толпы.

— А что, разве я не имею права? — кричал он оттуда, размахивая руками.

Раскулаченные поперли на него целой оравой, засучивая на ходу рукава.

— Руих, швайн! [9] Ruhig, Schwein! — Тихо, свиньи! (нем.) — крикнул комендант.— Чего они хотят? — спросил он у переводчика.

Тот пожал плечами. Он не настолько хорошо знал язык, чтобы из отдельных выкриков понять, что происходит и чего хотят эти дикари. Он закричал, что если сейчас же не будет установлен порядок, то господин комендант прикажет своим солдатам отлупить всех резиновыми дубинками. Эти слова отрезвляюще подействовали на левое крыло, оно тотчас утихомирилось и подалось немного назад.

Переводчик добавил:

— Становитесь в очередь и подходите к господину коменданту по одному.

Левое крыло снова оживилось. Желающие подойти к коменданту толкали друг друга и гомозились, как овцы в загоне.

— А что, разве я не имею права? — кричал уже где-то среди них Онька.

Два солдата, взяв в руки резиновые дубинки, стали по обе стороны ломаной очереди и принялись ровнять ее в линеечку.

Начали по одному подходить к коменданту, который сидел на стуле и курил.

Первыми подошли наследники Горонецких. Они тупо уставились на коменданта.

— Вас воллен зи? Ферфлюхте идиотен! [10] Was vollen Sie? Verfluchte Idioten! — Что вы хотите? Проклятые идиоты! (нем.) — закричал, багровея, комендант.

— Кабы нам земля…

— Вас? [11] Was? — Что? (нем.)

Переводчик понял одно слово «земля» и перевел коменданту.

— Гут,— сказал комендант и сделал рукой знак, чтобы они отошли в сторону.

Наследники поклонились и направились налево. Краги на их ногах поблескивали, как рыжие бока сытой кобылы. Оба вертели в руках резные палки с таким видом, словно их уже выбрали в рейхскомиссариат. Их охватило чувство смирения:

— Я уступаю тебе Данелевщину, а сам беру буерак.

— Ты хочешь, чтобы за болото я тебе отдал лес, за который в Бельгии будут платить миллионы?

— Ладно, тогда бросим жребий.

— А если докопаются, что мы не прямые наследники?

— Мы сбежим раньше, чем они разузнают.— Видя, что к ним направляется немецкий солдат и мерит их подозрительным взглядом, он замолчал.

За наследниками Горонецких подошло духовенство.

— Я хочу в Ступки,— сказал поп в фиолетовой хламиде, перекрестился и трижды поклонился коменданту.

— Он не знает ни одного пункта главы от Матфея,— закричал поп в женской кофте.— Он пропил церковное паникадило. Не давайте ему Ступкинского прихода.

За попами выступили оборванный лупоглазый старик и пришлый грек с крепкими, как кукурузные зерна, зубами. Старик просил разрешения на открытие мастерской по изготовлению пуговиц, грек — на проповедование черной магии. Потом подошел длинный, как жердь, землемер со старой астролябией в руках и попросил, чтобы ему доверили делить землю. Раскулаченные матерились и требовали, чтобы им возвратили хаты. Затем робко приблизился крестьянин-единоличник и тоже стал клянчить землю. Его толкнули к остальным просителям. Последним появился Онька и, сняв шапку, заморгал ресницами:

— Мне бы отчину. Кавуны там, как…

Ему не дали договорить, турнули к раскулаченным. Те схватили его за шиворот, он вырвался и с криком: «А разве я не имею права?» — скрылся в толпе.

— Вот гадюка,— негодующе шипел Латочка.— Сын за советскую власть кровь проливает, а он… Дайте я его по шее тресну,— кипятился он.

— Молчи. Гляди только. Хорошенько гляди, что делается.

— Да уж гляжу…

Павло Гречаный стоял позади всех, прислонясь спиной к стволу осокоря.

— Чего же ты, Павло, земли не попросишь? — спрашивали его.

— А какое ваше собачье дело? — огрызался он.

Комендант поднялся со стула и сказал через переводчика, что нужно выбрать старосту. Если есть желающие — пускай подходят.

Желающих долго не находилось, но вот толпа колыхнулась, пропуская глазастого парня в синей косоворотке. Ловко работая локтями, он пробивался к коменданту. Люди затаили дыхание. Перед ними стоял Тодось Шамрай. А будь же ты проклят! Лучше бы тебя родная мать еще в люльке придушила!..

Глаза Латочки загорелись.

— Сегодня ночью я порешу его,— шепнул он Бовдюгу.

Комендант оглядел Тодося и остался доволен: такой будет исправно бить морды и расквашивать носы, полон собачьей преданности и тигриной злобы.