Владимир Киселев - Человек может

Он стал провозглашать «любви и правды чистые ученья», но ближние в него бросали камни, он бежал из городов, о нем «старцы детям говорят с улыбкою самолюбивой»:

Вот разница между Пушкиным и Лермонтовым во взгляде на роль поэта. И это не случайно.

— Но нельзя же, — несмело возразила Лена, — только на основании этого стихотворения делать вывод обо всем мировоззрении поэта. Лермонтов написал и «На смерть поэта»…

— Конечно. Но именно в том, что Лермонтов написал продолжение пушкинского «Пророка» (а я уверен, что это так), несомненно было желание возразить Пушкину… Однако я не об этом. Я о том — и это главное, — что пути, какими приходит большой поэт к тем или другим идеям, всегда неожиданны и часто могут быть объяснены не столько сознанием, сколько подсознанием. И именно этой мысли будет посвящена моя книга.

Он нервно переплел пальцы, и Лена по привычке отметила про себя, что большой палец левой руки лежит у него сверху.

— Как она будет называться? — спросила Лена.

— «Поэт», — ответил Валентин Николаевич. Помолчал и снова сказал, но глуше и тише: — «Поэт».

В малиновом небе висела синяя, лохматая туча.

— Хотите, — спросил Валентин Николаевич, обращаясь к Алексею, — я расскажу вам о своей книге?

В голосе его чувствовалось затаенное волнение.

— Конечно, — с искренним интересом отозвался Алексей.

— Ну вот, представьте себе человека лет за сорок, с широким, немного одутловатым лицом, с набрякшими веками и красными жилками в глазах. Это от ночного чтения. Только в редкие минуты — гнева или увлечения — глаза у него широко открываются, и тогда видно, что они очень большие и серые.

Таков мой герой. Он работает в маленькой провинциальной газете, он литературный правщик, переводчик и поэт, стихи которого газета публикует в дни разных торжественных событий.

Живет он один в квартире с множеством соседей. Когда-то у него была жена, но много лет тому назад она ушла от него с каким-то артистом, потрясшим сердца провинциальных зрителей ролью буйно помешанного.

В комнате у него сравнительно чисто, но по-холостяцки неуютно, безрадостно.

День, с которого начинается повествование, был неудачным, он состоял из множества мелких неприятностей. У англичан это называется «веснушчатым днем». Он опрокинул кофейник и облил штаны, разбил любимую старинную чашку, поссорился с редактором, сказал грубость старой, беззащитной курьерше. В довершение всего, когда он вечером вернулся домой, то оказалось, что он не может войти в комнату, потому что забыл ключ в квартире, в брюках, облитых кофе, и защелкнул замок.

Он решил пойти за слесарем. Он знал слесаря, который жил недалеко. Для того чтобы к нему попасть, нужно было пройти через городской парк.

Он шел по аллее, начался мелкий осенний дождик, вода собиралась на полях шляпы и струями стекала на пальто.

Он думал о том, что вот так же мелкие неприятности собирались сегодня весь день и сейчас их струей несет его к слесарю. Впрочем, мысли у него были скорее не печальные, а иронические и немного детские.

Он думал: вот создали же люди пишущую машинку. Если нужно — можно напечатать все, что угодно. А почему бы не придумать ручку, которую было бы достаточно только взять в руки, чтобы написать все, что тебе хочется, все, чем наполнена душа?

А так как у него было очень яркое воображение, то он сейчас же и представил себе такую ручку. Прямая желтенькая, вставочка с жестяным наконечником и пером «86». Такими обыкновенно пользуются школьники младших классов.

Вдруг он зацепил ногой какой-то предмет и наклонился, чтобы поднять его. В руках у него оказалась ручка. Он подошел к фонарю и рассмотрел ее. Она была точно такой, какая ему представилась. Он положил ее в карман пальто и пошел за слесарем…

— Вам не скучно? — неожиданно перебил себя Валентин Николаевич, оборачиваясь к Лене.

— Нет, нет, — поспешно ответила Лена.

— Да… — Валентин Николаевич прикурил новую папиросу от окурка. — Слесарь открыл ему дверь, посоветовал завести запасной ключ и ушел. В комнате было холодно, он забыл закрыть форточку, когда уходил на службу. Теперь предстояло написать стихи. Из-за них и произошла ссора с редактором — ему совсем не хотелось их писать. Он сел за стол, положил перед собой бумагу.

А ну-ка, попробуем эту волшебную ручку, — улыбнулся он и извлек находку из кармана.

Не писалось, на душе было тяжело, нервы, раздерганные всеми дневными неприятностями, никак не могли успокоиться. Ему думалось: какие были замыслы, какие надежды! Ведь так много предстояло сделать и можно было сделать, но вот он уже приближается к старости, а все эти замыслы пронеслись легкими облачками, не уронив и капли дождя. Почему так получилось? Что ему помешало?

Он стал припоминать один из своих ранних замыслов и стал набрасывать строки на бумаге и вдруг почувствовал, что идет, что получается, и стал писать.

Он писал так всю ночь, а потом еще весь день, и снова целую ночь, и снова почти весь день, пока не свалился без сознания.

У соседей тем временем происходили серьезные разногласия. Одна из соседок «сама видела», как он покупал в аптеке яд, и уверяла, что он отравился, а другая, напротив, видела, как он вносил к себе бельевую веревку, и настаивала на том, что он повесился. Были оповещены местные власти, на стук он не отвечал, дверь взломали, и соседка, настаивавшая на том, что он повесился, была посрамлена. Он лежал на полу.

Его привели в сознание, и первое, что он сделал, — это сгреб с пола множество исписанных листов бумаги и желтую ручку, сложил все это в ящик и запер его на ключ. А затем приступили к лечению.

Только через неделю он оправился настолько, что решился открыть ящик и посмотреть написанное. Он был человек со вкусом, хорошо разбирался в литературе и понял, что то, что им создано, — это замечательные, может быть, гениальные стихи. Он отлично понимал также, почему написал он их именно в тот вечер и сразу — замыслы отлеживались у него, в душе в течение многих лет, отстаивались там, очищались, подсознательно к ним подбирались образы и, возможно, даже рифмы. И в тот вечер нервная энергия, которая накопилась в нем в результате неприятностей, случившихся за день, вылилась в такой острой форме.

Он собрал рукописи и отнес их директору местного издательства с предложением издать книгу. Директор издательства сначала подумал, что он шутит, но лишь только начал читать рукопись, понял, какие значительные произведения попали в его руки, и сказал, что книгу они издадут немедленно, но одновременно следует известить о его стихотворениях столичную прессу.