Владимир Киселев - Человек может

Павел заметил, что, разговаривая с ним, Софья Аркадьевна как бы наступает на него своей пышной грудью. Он отодвинулся. Она слегка покраснела и предложила:

— Почему же мы стоим? Присядем. Пусть они беседуют о своих ученых делах, — она кивнула на мужа, который разговаривал с только что вошедшим профессором математики Айзенштадтом, — а я пока расскажу вам о Китае.

Они сели рядом на диване, и Павел сразу же ощутил у своего колена нежное и мягкое колено Софьи Аркадьевны.

«Сколько ей лет? — думал Павел. — Это она со всеми так или только со мной? Тьфу ты черт, как жарко».

Софья Аркадьевна не умолкала.

— Как жалко, что вы не были в Китае, — повторяла она, часто поправляя обеими руками пушистые темные волосы с редкими серебряными нитями.

Павел с удивлением заметил, что у пухленькой Софьи Аркадьевны сухие, жилистые, не женские руки.

— А теперь давайте я вас познакомлю с моим мужем, — вдруг предложила она. — Вы ведь еще не знакомы. Мы привезли очень интересную коллекцию фарфора. Вы должны ее посмотреть. И мы надеемся, что вы обязательно нас навестите. Вас это очень заинтересует. Ведь мы ваши ближайшие соседи, живем прямо над вами, этажом выше. Так что, когда я танцую, — кокетливо добавила она, — то вам слышно.

— Познакомься, — обращаясь к мужу, пропела Софья Аркадьевна. — Это Павел Михайлович, друг Алексея Константиновича. Теперь он наш сосед.

Павлу показалось, что Олег Христофорович не очень доволен знакомством.

— Очень рад, — рассеянно сказал он и протянул Павлу болезненно-белую руку с толстыми пальцами, заканчивающимися синеватыми ногтями, рассеянно отвернулся и сердито буркнул профессору Айзенштадту: — Да, да, тысяча двести атмосфер… И тенденция к расслоению достигнет значительной степени…

Айзенштадт в ответ вытянул губы и засвистел совсем по-мальчишески:

— Это вы, батенька, загнули…

За чаем Софья Аркадьевна села между Павлом и Алексеем. Павла удивило отчужденное, словно похудевшее лицо Алексея. Разговор за столом был общим, он переходил от соседа к соседу, как сахар, варенье и печенье, которые гости ловко передавали друг другу, пользуясь способностью стола легко поворачиваться.

Говорили о современной опере. Не переставая есть, пить и похваливать многочисленные сорта варенья, которые подвигала ему Олимпиада Андреевна, Айзенштадт громко высказывал свои взгляды на этот вопрос. Он, Айзенштадт, считает, что современная опера вообще не может существовать. Ему думается, что когда на сцену выходит человек в современном костюме и вместо того чтобы попросить у жены — простите — свежие носки, поет об этом, — зрителю только смешно.

Марья Андреевна возражала.

— Нет, нет, — весело ответил Айзенштадт, — при всем моем уважении к вам, скажу прямо… — Он смешливо прищурился. — На этот вопрос могут быть только две точки зрения: одна — моя и другая — ошибочная…

Ни на минуту не умолкала и Софья Аркадьевна. Ее грудной смешок тревожил и волновал Павла.

— …Очень просим, — говорил Барской своим высоким и вместе с тем приглушенным голосом Косенко. — Очень вас просим. Это такое большое для всех нас удовольствие…

Барская отказывалась, но, сдавшись на просьбу Марьи Андреевны, села за пианино.

Павел, как вынул спичку, собираясь зажечь ее, так и замер посреди комнаты. Пианистка играла ту самую песню, которую пел женский голос там, в парадном, когда он вышел из тюрьмы.

…Над пыльной, раскаленной закатной степью, поросшей тревожно шумящей полынью, распластав огромные крылья, парил орел. В безысходной тоске он рвал когтями покрытую жесткими серыми перьями грудь, и капли крови — одна за другой — кап-кап-кап — падали в горькую пернатую полынь, и не было конца этой боли и этой муке…

По телу у Павла пробегал морозец удивительного ощущения. Хотелось не то заплакать, не то стукнуть кулаком по столу: «Еще не все пропало! Верьте мне! Я еще сделаю что-то очень хорошее!..»

Когда Барская, привычно улыбаясь, обернулась на аплодисменты, к ней подошел Павел.

— Что это вы играли?

— «Жаворонок» Глинки — Балакирева.

— «Жаворонок»? — с сомнением повторил Павел. — И песня есть такая?

— Романс.

негромко запела пианистка.

— Не может быть! — убежденно сказал Павел.

— Что не может быть? — не поняла Барская.

— Не может быть — жаворонок, — повторил Павел. — Как же так — жаворонок?.. Вы слышали — как он поет? Это веселая, весенняя птица, и поет она весело, радостно. А это… это другая песня.. Это совсем не похоже на жаворонка…

Он чувствовал себя обманутым.

Барская потом осторожно осведомилась у Марьи Андреевны о Павле.

— Это наш друг, — лаконично ответила Марья Андреевна.

— Очень оригинальный человек, — заметила Барская, для которой, как это часто бывает у музыкантов, музыка никак не была наполнена конкретным содержанием.

Прощаясь, Софья Аркадьевна задержала в своей жесткой, сильной руке руку Павла и лукаво улыбнулась.

— Так мы вас ждем, — сказала она подчеркнуто громко.

…— Павел дома? — спросила Софья Аркадьевна, придя на следующий вечер.

— Дома, — ответил Алексей, который открыл ей дверь. — Входите, пожалуйста. — Вслед за ним вышла в переднюю Олимпиада Андреевна. — Сейчас я его позову.

— Пожалуйста. Такая беда! У нас перегорели пробки, и нет света. Я хотела попросить его починить.

— Там тебя просит Софья Аркадьевна, — сказал Алексей сухо.

Павел надел пиджак и, ощущая неловкость даже в спине, словно за ворот попали остья, отправился вслед за соседкой.

В передней со свечкой в руках стоял Олег Христофорович.

— Добрый вечер, — сказал он рассеянно Павлу. — У нас нет света. Перегорели пробки.

— Да, — сказала Софья Аркадьевна, — Павел Михайлович обещал помочь. Я очень на это рассчитываю. Вы понимаете в электричестве?

— Да нет, — ответил Павел, — не очень. Но давайте, попробую… Пробок запасных у вас нет?

— Нет. Скоро год, как прошу домработницу купить. Хоть бы ты позаботилась, — сказал жене Олег Христофорович.

Павел вывинтил пробки, осмотрел их, поставил «жучков». Свет по-прежнему не загорался.

— Вы не беспокойтесь, не беспокойтесь, — сказал Олег Христофорович. — Мы вызовем монтера. Где только найти его вечером?

— А у вас раньше не было там «жучка»? — спросил Павел.

— Был, — ответил Олег Христофорович. — Я сам как-то вставил. Собрался на следующий же день заменить настоящим предохранителем, но по рассеянности забыл.

Павел снова осмотрел счетчик. Он заметил, что один из вводов у клеммы перегорел и оплавился.

— Нельзя же ставить такого «жучка», — стал он выговаривать Олегу Христофоровичу. — У вас вся проводка могла сгореть. А она у вас скрытая, заделана в стенку. Попробуй потом почини…