Владимир Киселев - Человек может

Елена Захаровна умолкла. Казалось, она забыла, о чем говорит.

— Не понимаю, — сказала Лена спустя некоторое время. — Я знала его другим. Очень добрым. Исключительно добрым. И мне казалось, что из-за своей доброты, из-за своего неумения отказывать людям он и запутался.

— Он был скорее умным, чем добрым, — возразила Елена Захаровна, надела шляпку и пронзила ее булавкой. — Вы не получали от него писем? — спросила она уже другим, сухим тоном.

— Нет.

— А я получила письмо.

— Он нуждается в помощи? — с готовностью спросила Лена.

— Нет. Прощайте.

— Я вас провожу… к выходу.

— Пойдемте.

Они молча, рядом спустились по лестнице.

— Вы регистрировались с Максимом Ивановичем? — резко спросила Елена Захаровна.

— Нет.

— А я регистрировалась. И развелась. Недавно. В письме он пишет, что если его отпустят — по состоянию здоровья, — он хотел бы возвратиться ко мне. Но я уже много лет живу с другим человеком. И мы решили наконец оформить наши отношения. Мне развод дали. А ему — он пятнадцать лет не живет со своей первой женой… Она тоже замужем за другим — у нее дети от другого мужа… Но ему — не дают. По этому поводу я и приехала в Киев. Вы не слышали — не будет нового закона о разводах?

— Нет, не слышала, — ответила Лена.

Они еще раз попрощались.

…А я-то боялась, — подумала Лена. — И чего? Для нее Максим Иванович Plusquamperfekt. Как и для меня. Но все равно — у нее он тоже что-то поломал. И может быть, поэтому на ней такая шляпка. Вздор. Все это вздор…

…Редактор встретил ее слова молча, без улыбки.

— Григорий Леонтьевич уже говорил мне о вашем желании вернуться в отдел писем, — сказал он. — Что ж, с этого вы начинали. Я не думаю, что вы этим же закончите… Но — возражать не буду. Теперь вы больше знаете и о жизни и о газете. Надеюсь, что теперь вы будете воспринимать по-иному и письма, которые приходят в редакцию…

…Механически проставляя условные цифры на карточках, прикрепленных к письмам, Лена думала о том, что люди, связанные с определенной работой, содержанием своим близкой к технической, — кассиры, чертежники, конструкторы, — очевидно, недооценивают преимуществ своего дела. Хорошо избавиться, наконец, от чувства постоянной неудовлетворенности. Не искать. Не волноваться. Просто работать.

Она бы и спустя десять минут не могла рассказать содержания письма, которое передала заведующему отделом.

Так прошло сто лет.

Во всяком случае, уже через неделю ей казалось, что она так работает долгие годы, что так было и так будет всегда. Письма, письма, письма, чьи-то судьбы, чьи-то радости и огорчения, обозначенные условными цифрами на маленьких, жестких карточках.

…Григорий Леонтьевич, спокойный, сдержанный, благожелательный, привычно поглаживая чистыми, холодными пальцами полированные поручни кресла, сказал:

— Каждый день вы читаете письма. В нашей корреспонденции поднимается много важных и интересных вопросов. По какому из них вы хотели бы выступить в газете?

— Не знаю, — ответила Лена.

— Подумайте над этим.

«…Ваше письмо направлено в Верховный суд…» «Ваше письмо направлено в Верховный суд…» Эти письма не подходили ни под один из номеров, обозначающих темы. Их не передавали в отделы. Отдел писем снимал с них копии и отправлял в Верховный суд. Они лежали в архиве, в той его части, которая называлась «долгим ящиком». Их было много. Это были письма от женщин и мужчин, несчастных в браке.

Из письма А. И. Беловой, очевидно пожилой женщины, которая почему-то представилась Лене похожей на Елену Захаровну и в такой же шляпке, Лена сделала выписку.

«Я живу с человеком, у которого есть «законная семья». Со своей «законной женой» он прожил три месяца. Мы с ним живем девять лет и расходиться не думаем. У нас двое детей — две девочки, семи и четырех лет. Старшая, Лариса, получила метрику с прочерком в графе, где стоит «отец». Младшая до сих пор не имеет никакого документа. Брать метрику с прочерком вместо «отца» я не хочу. Да это и неправда — у моих детей отец есть, и он их очень любит. Младшую дочку я не могу даже отдать в детский сад. Она нигде не записана. И население Советского Союза на одного человека больше, чем это значится в официальной статистике. Но только ли на одного? Ведь и в других семьях возможны такие случаи».

И. И. Кудренко написал письмо на листке, вырванном из школьной тетради, на оборотной стороне осталась запись, сделанная другим почерком: «…x 6 + 3x 4y 2 — 3x 2y 4…» Кудренко писал:

«Я в браке не зарегистрирован, хотя живу с женой уже более двенадцати лет и имею трех детей школьного возраста. А регистрацию не могу оформить потому, что при зарплате семьсот рублей и имея на иждивении четырех человек, трудно сразу отдать четыреста рублей. Да еще неизвестно, сколько присудит городской суд за оформление развода. Но дело не во мне. Я считаю, что это несправедливо по отношению к детям».

Письмо И. Г. Никитиной заканчивалось словами:

«Я считаю, что в конце концов дело с разводами должно быть упрощено и приближено к фактической жизни. Это осчастливит многих советских людей, дети получат имена отцов, будет наведен порядок в брачных делах».

А как же быть в самом деле? — думала Лена. — Если люди женились потому, что полюбили друг друга… А потом оказалось, что не любят… Можно ли мешать им развестись?.. Я вышла замуж… И предположим, Максим Иванович не был бы таким… Был бы хорошим человеком. И правдою было бы все, что он говорил о своих чувствах. Что же — потом, если я его не любила, если напрасно, если по ошибке, если по недоразумению вышла за него замуж — я бы не могла с ним развестись?..

Чтобы разобраться в этом, Лена по привычке, которую воспитал в ней Бошко, прежде всего отправилась в библиотеку — выяснить, что сказано по этому поводу у классиков марксизма-ленинизма.

— Подберите мне, пожалуйста, что есть у Маркса, Энгельса и Ленина о семье, — попросила она редакционного библиотекаря.

Блокнот Лены заполнился выписками. Маркс говорил, записала она, что «…всякое расторжение брака есть расторжение семьи и… даже с чисто юридической точки зрения положение детей… не может быть поставлено в зависимость от произвольного усмотрения родителей, от того, что им заблагорассудится. Если бы брак не был основой семьи, то он так же не являлся бы предметом законодательства, как, например, дружба».

Но, с другой стороны, Энгельс писал: «Если нравственным является только брак, заключенный по любви, то остается нравственным только такой, в котором любовь продолжает существовать».

«Законодательные органы обязаны считаться с чувством любви», — записала Лена в своем блокноте.

Григорий Леонтьевич без особого интереса отнесся к предложению Лены — написать статью о разводах.