Василий Золотов - Меж крутых бережков

— Ишь дура, и прическу из города привезла, не стыдно по селу ходить — настоящий конский хвост! Набаловала Матрена на свою шею.

В клуб ввалился Лешка Седов, глянул по сторонам — дружков не видно. В углу около сцены, сбившись в кружок, сидели и стояли девчата, о чем-то оживленно разговаривая. Он подошел к ним и, недолго раздумывая, сел к одной на колени. Та встала, смерила Лешку недобрым взглядом и, брезгливо отряхнув платье, отошла в сторону. Лешка не успел толком проморгаться, как угол, где были девчата, опустел. Лишь Аленка, увлеченная кроссвордом, уткнувшись в журнал, осталась на том же месте. Лешка придвинулся к ней и, будто шутя, протянул руку к ее груди. Та вспыхнула и, презрительно оттолкнув его, сказала:

— Чего волю даешь рукам? Отстань!

— Ну-ну, студентка! — Лешка хотел уколоть Аленку напоминанием о ее неудачном поступлении в Архивный институт. Неторопливо, с чувством собственного достоинства, развалился он в самодельном клубном кресле, тупо уставясь на Аленку. Нагловатое лицо его выражало скуку и презрение ко всему окружающему. Вдруг выражение это неожиданно сменилось чем-то похожим на живой человеческий интерес — Лешка увидел глаза Аленки, полные невыразимой печали.

— Ты чего это?

Аленка молча отвернулась и тут же, встав, пошла танцевать с Катей. Лешка нахмурился, шумно вздохнул. Громыхнуть, что ли, да так, чтоб все посыпалось! Зря, кажись, не напился. Настроения что-то нет. Теперь бы пропустить по маленькой, сразу бы все заиграло.

Лешка встал и, засунув руки в карманы, вихлястой походкой направился к Наташе, окруженной ребятами.

— Пройдемся? — сказал он, беря Наташу под руку.

— С кем это, с тобой, что ли? Иди проспись, — небрежно бросила Наташа, освобождаясь от Лешкиной руки.

— Пойдем! — зло проговорил он. — Не то хуже будет!..

— Еще посмотрим кому! — ответила Наташа и, выходя на середину зала, озорно крикнула баянисту: — А ну, давай барыню!

Лешка стоял как оплеванный. Уши предательски зарделись. Такого с ним еще никогда не бывало. Хотел прорваться в круг и пляской доказать Наташе, что и он не последнего десятка парень, да раздумал.

— Нынче тут непогода, — засопел он и вышел на клубное крыльцо. Вечер манил в луга, к реке. Косолапо переступив порожек, Лешка побрел по знакомой тропке на Оку, в заросли верб, откуда только что вернулись Наташа с Аленкой. Знать, уж так заведено: по каким-то неписаным законам человек идет к реке топить горе, гасить обиду, отводить от сердца злодейку-тоску.

Долго вглядывался Лешка в мигающие огни бакенов, потом, присев на обмытый корень прибрежного осокоря, задумался. Стоят себе бакены, светят, и людям, которые в ненастную ночь ведут по Оке баржи и пароходы, от их света становится теплей и веселей. Вон за поворотом скрылась баржа, матросы поют песню. Кто знает, может, Наташа полчаса назад, стоя здесь на берегу, подзадорила их на эту песню. «А я чего тут торчу?» И Лешке вдруг представилось: где-то на одной из дальних пристаней этих самых ребят ждут и не дождутся любы-девчата, стоят в обнимку на берегу и тоже поют… Грустно стало Лешке, вспомнил клуб, Наташу с Аленкой, их подруг. «Почему они сторонятся меня, обходят как чумного? — И тут же мелькнула догадка: — Наверно, за пьяного приняли… А ведь я всего лишь на-всего пошутил. У меня нынче ни синь пороха в глазу… Глупые. Значит, каждый день так на меня и смотрят, как на пропойцу. А мне невдомек. Зальешь гляделки и ни дьявола не приметишь, кто как смотрит на тебя».

Лешка сплюнул. «Вот и разберись — на работе все в один голос: «Леша, Леша», а как придешь вечером в клуб — отворачиваются. Да если по-честному говорить, в делах я заткну любого за пояс. Ты попробуй подойди, потягайся, а потом говори».

В самом деле, найдется ли в Микулине тракторист лучше Лешки? Нет! А водитель автомашины? Тоже нет. Перебери по пальцам всех микулинских молодцов — есть ли руки живей и искусней Лешкиных? Вот они, эти руки. Лешка с гордостью поглядел на них. Есть ли у кого такие? И река в ответ плеснулась у его ног, согласно, дружески поддакнула: нет таких рук! И сердце Лешкино отозвалось радостным ответным стуком. Что верно, то верно — нет у микулинских ребят таких рук. «А ты загордился, хамишь, целоваться лезешь с бутылкой. Дурень ты, дурень!»

Пока Лешка размышлял так, вечер в клубе шел своим чередом. В который раз уже выходила на круг Наташа. За барыней спела «Страдание». По залу идет говорок: «Ну и разошлась!»

Не слышит Наташа шепота односельчанок, подбадриваемая кем-то, выходит на круг, заносчиво вскидывает голову, кричит опять баянисту с озорством:

— Давай елецкого!

Александр Иванович кивнул головой в знак согласия и, не меняя сумрачного выражения лица, заиграл веселую русскую пляску. Феня впилась взглядом в баян, изредка следя за выражением глаз Александра Ивановича. Кремовая блузка на ее груди то поднималась, то опускалась в такт дыханию. Саша ни на кого не обращает внимания, он весь ушел в себя, изредка прислушивается к баяну…

— Поживей! — взмахнула платком над головой баяниста Наташа, и глаза ее полыхнули весельем. На ней новые туфли — каблучки рюмочкой. Рассыпала дробь — зал притаил дыхание. Она то отступает, то вновь наступает на Александра Ивановича. Парни подмигивают друг другу — смотри, мол, как надо по-настоящему отделывать елецкого!

— Ух, заводная! — восхищается кто-то.

Александр Иванович распускает мехи на всю руку и вдруг неожиданно обрывает игру.

— Уморила! — устало выдохнул он, стирая пот с лица.

Наташа прошла еще полкруга, ловко припечатала каблуком об пол и тоже остановилась, утомленная, но по-прежнему веселая.

Кто-то включил радиолу, и вновь закружились пары. Александр Иванович, заметив Феню, поставил баян и подошел к ней.

— Здравствуй, Феня!

— Добрый вечер. Что это вы такой сегодня?..

— Настроения нет. Станцуем?

Как давно она мечтала об этом! Много дней прошло с праздничного гуляния на лесной поляне, а случая потанцевать так и не представилось.

Оба улыбнулись и закружились в вальсе, незаметно очутившись в самой гуще молодежи. Какая-то детски бесконечная радость не покидала Феню с этого момента. Танцевала она легко, немного откинувшись назад и полузакрыв глаза. Все ей теперь казалось прекрасным и милым, и про горе Наташи забыла, и ребятишек, снова пробравшихся в клуб, старалась не замечать, а гулкое, тяжеловатое шарканье кованых сапог пастуха Феди, танцевавшего с Аленкой, не тревожило ее слуха… «Пусть себе», — думала Феня. Мелькали улыбки, взгляды. В глазах Александра Ивановича теплилась ласка. «Может, она и раньше была, может, я не замечала ее?»

А что это за статная девушка танцует в дальнем углу зала? Движения ее ловки и быстры, и вся она как-то порхает, как ласточка в утреннем небе. Феня, прищурясь, стала наблюдать за ней. «Кто она? Вроде бы не микулинская». И вдруг, когда девушка повернулась к ней лицом, Феня сразу узнала ее: это Надя, секретарь райкома комсомола… «Как она сюда попала? Она, наверное, ничего не знает насчет путевок, не знает, что девчата побросали их, ей не успели еще рассказать об этом…» Феня сбивается с такта.