Василий Золотов - Земля горячая

— Ничего не понимаю: молодая женщина и… и школа! При чем тут школа?

— Так она еще ученица, в одиннадцатом классе учится, ей восемнадцать лет…

Я поняла, что Виктор хотел сказать, и спросила:

— Но кто же ее родные?

— Вот тут-то и вся загвоздка. Парня, с которым она дружила, призвали в армию. Плохо ей, чертовски плохо! Я бы, ей-богу, вторую ногу отдал, только бы помочь ей чем-то! Поймите, каково ее положение: в семью возвращаться нельзя — загрызут, а из школы исключили.

«Вот так же и Шуру корили кумушки, — подумала я. — Но мы-то взрослые, а тут девчонка, школьница…»

— Она оставила записку. Просит в случае ее смерти ребенка родным не отдавать. Написала ее перед тем, как с ней случилось это… У нас тут одни понимают ее, другие осуждают. И поверите — ни отец, ни мать так и не пришли к ней. Звери какие-то, а не родители! Правда, говорят, братишка прибегал… Галина Ивановна, разрешите, я этот компот и конфеты ей отдам?

— Пожалуйста, Виктор! Может быть, еще что-нибудь надо? Я сделаю.

— Было б хорошо, если бы кто-нибудь из учителей пришел.

— Значит, мне надо пойти в школу?

— Думаю, что не стоит. Вы лучше сходите в райком. — Виктор говорил, заметно нервничая. «Пусть, пусть понервничает! Может быть, чужое горе заставит его хоть на время забыть о своем», — подумала я.

— И скажите им так: нельзя, ни в коем случае нельзя допускать, чтобы человека травили, как волка! Каждый имеет право любить… — Виктор посмотрел на меня и сказал: — Может быть, вам неудобно, может, вы не хотите? Тогда не надо никуда идти. Только прошу передать Кириллову или Степанову: пусть завтра обязательно придут, они мне нужны.

— Ну что ты, Виктор, я пойду. А Кириллов и так завтра к тебе собирается заглянуть.

— Галина Ивановна, а от мамы ничего нет?.. — спросил он тихо.

— Пока — ничего. Но я уверена, что она уже выехала.

— Эх!.. — Виктор горестно махнул рукой и не оборачиваясь пошел в палату.

Я отправилась в райком.

В помещении царила тишина. Не было почему-то обычного для райкома оживления. Мне очень не хотелось идти к секретарю: ведь я не знала ни самой девушки, ни обстоятельств, заставивших ее пойти на такой страшный поступок. Но я дала слово Виктору, и нельзя было идти на попятную.

Женщина, сидевшая в приемной, сказала мне, что первый и второй секретари заняты.

— Я подожду…

— А вы по какому делу?

— По личному.

Ждать пришлось довольно долго, около часа. Но вот раздался короткий звонок, и женщина вошла в кабинет. Немного погодя она вернулась и, кивнув на дверь, сказала мне:

— Можете войти.

В кабинете за массивным письменным столом сидел грузный мужчина. Лицо его было одутловато, рыхло.

— Кажется, Певчая? — спросил секретарь. — Чем могу быть полезен?

Я коротко поведала ему обо всем, что узнала от Виктора. Секретарь, казалось, без особого интереса слушал меня. Я рассердилась и вымолвила резко:

— Молодую мать травят, понимаете! Надо оградить ее от этого, защитить.

— А как вы считаете — это нормально, если в роддом попадает школьница, совсем еще девочка?

— Считаю, что она имеет право на любовь! Ведь ей восемнадцать лет!

— Все это развращенность, распущенность, последствия скверного воспитания!

— Ничего подобного, просто люди любили друг друга!

— Смотрите, Певчая, с подобными понятиями вы далеко зайдете!

— Напрасно вы меня предупреждаете. Я не ребенок. А вот вам надо бы…

Но в этот момент неожиданно громко затрещал телефон. Секретарь, поморщившись, снял трубку.

— Слушаю, да-да. Что?.. Скончалась?.. Не может быть!

Он бросил трубку и стиснул голову руками. Посидев с минуту в таком положении, секретарь нажал кнопку. Вошла женщина, которая сидела в приемной.

— Немедленно вызовите ко мне директора школы.

— Хорошо.

Секретарь встал и подошел ко мне.

— У нее, говорят врачи, остался сын, здоровый мальчишка… — Он помолчал и вдруг спросил: — Послушайте, а откуда вы узнали о ней, что заставило вас вмешаться?

— Мне рассказал всю эту историю наш грузчик — лежит сейчас в больнице. Он уговорил меня зайти к вам, попросить, чтобы помогли прекратить травлю.

— Вмешался посторонний человек, грузчик, а те, что знали ее, равнодушно прошли мимо… — глядя в окно, сказал секретарь и взволнованно заходил по комнате.

Потом, словно вспомнив что-то, спросил:

— Скажите, положа руку на сердце, а как же все-таки будет с отцом вашего ребенка?

Вопрос был неожиданным и странным. У меня не было времени думать о связи его с тем делом, по поводу которого я и пришла сюда. Поэтому я холодно ответила:

— Если вас это интересует, то у ребенка должен быть настоящий отец, а не тот, кто номинально считается им… А что касается сплетен, то я их не боюсь!

Секретарь невесело улыбнулся.

— Вижу, что сплетен вы не боитесь. Но понимаете, товарищ Певчая, некрасиво получается: одна у вас в порту бросает мужа, другая разрушает семью… И обе коммунистки! Простите, может, я и неправ сейчас, но мне кажется немного странным, что девушку пришли защищать именно вы…

Я едва сдержалась, чтобы не заплакать от обиды! Вот как обернулось мое желание помочь Виктору и, конечно, несчастной девушке. И подумать только, как много недоброжелателей у нас с Шурой. Льют, видно, целые ушаты грязи на нас.

Секретарь стоял у окна и смотрел на улицу, а я теребила пальцами конец платка. Я собиралась поговорить с ним о многом: о Шуре, о Булатове, об Игоре, о своих переживаниях, но теперь не могла и не хотела. Стоит ли его разубеждать в том, что ему наговорили. И вдруг секретарь опять повернулся ко мне:

— А почему все-таки вы разошлись с мужем?

— Почему? Да потому, что оказались разными людьми. Он далеко не тот, за кого я принимала его по неопытности своей…

— А разве ваш будущий ребенок виноват в том, что вы ошиблись? Почему он должен страдать, расти без отца?

— Как это страдать? У него будет отец, но только не такой, как… как Пересядько.

— Так… — Секретарь прошел к столу, сел в кресло и принялся перебирать какие-то бумаги. — Та-ак… — повторил он и, найдя наконец нужный документ, торопливо пробежал по нему глазами. — А как вы считаете, Воробьева честный человек? — спросил он.

— Было б здорово, если бы все были такими!..

Секретарь с досадой пожал плечами.

— Она отца отняла у ребенка, разрушила семью… Согласитесь, что понятие «честный человек» как-то не вяжется с ее поступком!

Я не на шутку разозлилась, крикнула запальчиво:

— Наверно, о людях вы судите только со слов Булатова!

— А почему бы и не судить? Булатов, правда, крутой человек, но выводы его не лишены объективности.

— К сожалению, у нас еще не перевелись ханжи с их нравоучениями. А девушку — затравили!.. И Воробьеву тоже травят. Разве можно оставлять без внимания все это? Уму непостижимо — довести человека до самоубийства! Где это видано! Райком должен выявить виновных и наказать их!