Василий Золотов - Земля горячая

Я была зла на всех без исключения. Подошла к машинному отделению, нагнулась и насмешливо спросила:

— Все копаетесь?

— Да нет, уже кончили, — безразличным тоном ответил Валентин.

— Неужели? — вскричала я изумленно. — Молодцы, ребята!

И вот мы снова тащим тяжелый плот к Усть-Гремучему. За бортом негромко плещет вода. Слышно, как гремит на камбузе кастрюлями вахтенный матрос, — должно быть, отчаянно драит их, — как насвистывает в рубке капитан.

А я стою у леерного ограждения и думаю… о Валентине. Рука у него приглядчивая, умная. Ничего не скажешь — добрый механик!

Никто не заставлял его идти и искать какие-то там лерки, он мог видеть и ждать, пока кто-нибудь не подойдет и не выручит…

А почему нельзя предположить, что он не мог ждать?

Ветер гнал по реке крупные волны. Плот стало относить к берегу, но катер наш упорно тащил его на стремнину. Я зашла в рубку. Пошел дождь. Он долго молотил по желтым бревнам. И вдруг, как-то совсем неожиданно, прекратился — остались лишь хмурые, рваные облака.

И опять я попала, как говорится, с корабля на бал. В Усть-Гремучинский порт мы вернулись в понедельник, около семи часов вечера. На причале меня встречал Сашка.

— Галина, беги скорей на «Богатырь», там собрание!

Я с ужасом вспомнила, что сегодня партийное собрание. Все идет как-то нескладно, шиворот-навыворот — прогуляла день, опаздываю на собрание…

— Шура просила тебя обязательно прийти, поддержать ее… — хмурясь, сказал Сашка.

Как же я могла забыть о Шуре! Она буквально умоляла меня не идти в плавание, хотела поговорить, посоветоваться со мной. Ведь ее хотят вывести из состава бюро. Я становлюсь невозможной — думаю только о себе! Так и вышло — взяла да и отправилась в этот рейс. Скажите пожалуйста — прокатиться захотелось! Как только могла быстро направилась я к «Богатырю». С трудом отдышавшись, вошла в зал и села на свободное место в заднем ряду. Выступал Бакланов. Он сетовал на то, что тяжело еще работать на рейде. Вручную выполняются внутритрюмные работы, трудно грузить лес.

— Если бы наши инженеры и техники, которых в порту насчитывается восемьдесят пять человек, занялись этим вопросом, привлекли на помощь новаторов, давно бы можно было механизировать процессы, которые я тут назвал.

Я шепотом спросила у соседа:

— Что за вопрос обсуждают?

— О рационализации…

— Давно начали?

— Заключительное слово сейчас будет, уже проголосовали за прекращение прений.

И действительно, после Бакланова к трибуне решительным шагом направился Булатов.

— Наверно, начнет говорить о том, что принимает критику и сделает правильные выводы, — тихо сказал сосед.

Но предположение его не оправдалось — он, видно, плохо знал Булатова. Став в позу незаслуженно обиженного, Семен Антонович ринулся в контратаку, не стесняясь в выражениях.

Я не знала, кто выступал до Бакланова и о чем говорили моряки и портовики, но чувствовала, что Булатов подвергает разгрому каждое выступление. Он то и дело гневно восклицал: «неправильно изложил», «отсебятина», «не в курсе дела». Он упрекнул Бакланова за то, что тот сделал в его адрес замечание, будто бы он, Булатов, занялся рекламированием самого себя.

Объявили перерыв. Я подошла к Игорю. Он сидел возле Шуры, задумчивой и хмурой. Увидев меня, она улыбнулась, а Игорь спросил:

— Очень устала? Почему ты задержалась?

— Что-то с мотором случилось.

— Как же так? У Пересядько — и вдруг мотор отказал? — вмешалась Шура.

— Понимаешь, какой-то фильтр испортился.

— А ты говорила с ним? — не очень тактично спросила Шура.

Я смутилась.

— Нам не о чем было говорить…

— Я выйду покурить, — тихо сказал Игорь и пошел к выходу.

— До чего же Игорь деликатен, — вздохнула Шура. — А между прочим, он очень не хотел, чтобы ты шла на этом катере.

— Ну, Шурка, ты тоже хороша! Разве трудно было предупредить меня? Но я вовсе не жалею, что была в этой поездке. А с Валентином мне пришлось выдержать стычку. Он вдруг решил, что имеет право называть себя отцом моего будущего ребенка…

— Именно этого Игорь как раз и боялся!

— Напрасно. Ну, а у тебя как дела?

— Скоро начнут щипать. Тошно, Галка, ой как тошно на душе!.. А тут еще говорят, что меня наверняка выведут из состава бюро. Спрашивается, за что? За то, что я люблю человека? За то, что он любит меня? Ну и пусть выводят, пусть наказывают! Все равно это ничего не изменит — мы не оставим друг друга.

— Между прочим, Шурка, ты и не знаешь, как я была тогда зла и на тебя и на Бакланова — на всех-всех — из-за того, что меня не избрали в бюро… Мне казалось, что вы что-то имеете против меня…

— Глупо! — выпалила Шура.

— Я и сама знаю, что глупо. Но так было.

— Нужно не злиться, а делом доказать свою правоту. Время покажет свое. Ты знаешь, я даже на Лильку не обижаюсь за то, что она без конца куда только можно пишет на нас заявления. Она не понимает, что прошло то время, когда этому придавали значение.

— А ты будешь выступать? Ты же собиралась дать бой Булатову?..

— Зачем? Только трепать нервы? Словами ничего не докажешь. В общем, там будет видно…

…И вот на повестке дня очередной вопрос: персональное дело Воробьевой и Минца. Первым взял слово Булатов. Он сразу же начал напирать на то, что член бюро должен быть прежде всего кристально чистым, незапятнанным человеком.

Не выдержав, я крикнула:

— А сами-то вы кристально чисты?

— Не вам бы, товарищ Певчая, задавать такие вопросы! — издевательским тоном ответил Булатов. — Вы тоже стоите на одной ступеньке с Воробьевой.

— Почему же это вдруг на одной ступеньке?

Булатов ехидно улыбнулся:

— Очень просто. Попытайтесь-ка ответить партийному собранию: правильно ли вы поступили, бросив Пересядько? Правильно ли вы сделали, испортив жизнь хорошему человеку?

Я чуть не крикнула: «Может быть, потому хороший, что ваш родственник?», но стоявший рядом Игорь (я и не заметила, когда он подошел) сжал мою руку и прошептал:

— Не надо, Галя!

Глаза сидящих в зале были устремлены на меня. Я резко повернулась и выбежала из зала. Лицо мое пылало. Подумать только, с каким непередаваемым ехидством, с какой злобой говорил Булатов. Подавленная, я как-то машинально пошла к черемухе, к моей черемухе. Шура и я… Булатов поставил нас рядом. Что ж, это неплохо. Значит, он и меня боится так же, как и Шуру, если ищет темные пятнышки в нашей личной жизни…

Наконец-то я у своей черемухи! Но дерево молодости уже оголено. На нем нет ни листвы, ни тяжелых белых, покрытых капельками росы сережек. Когда-то ветки эти пахли весной и надеждой… Я прислонилась к шершавому стволу и долго стояла так. Неожиданно что-то заставило меня обернуться. Вглядываясь туда, где лежал поселок, я увидела три фигурки, приближавшиеся ко мне. Вот они уже совсем близко — Шура, Игорь, Минц. Игорь поднял воротник моего пальто, снял шарф и укрыл мне шею. Все это проделал он молча. Шура, взяв меня под руку, сказала: