Василий Золотов - Земля горячая

Я пошла к Насте и все рассказала ей. Она выслушала меня молча, ни разу не перебив. А когда я кончила, порылась в шкафу, достала оттуда какой-то листок и сказала тихо: «Возьми это письмо и прочти». Я робко взяла листок: писали пионеры той школы, где мы выступали. Это был ответ на вопрос Насти, не находил ли кто-нибудь из ребят альбома с марками. «Альбом мы не нашли, — писали ребята, — но сторожиха наша хотела как-то затопить печь, а в ней оказались обрывки листов с марками. И еще Коля Синцев видел, как ваша пионерка рвала альбом у школы…» Дальше шло довольно точное описание моей одежды. Я прямо окаменела, когда прочла письмо. Я боялась поднять глаза на Настю. А она так же тихо сказала: «Я давно знаю, что это сделала ты, но решила до поры до времени молчать. У человека, что бы он ни сделал, есть невидимый свидетель — его совесть. Вот я и ждала, когда заговорит твоя совесть…»

Шура вдруг встала и помогла подняться мне.

— Пора идти, Галка.

— Да ты уж доскажи до конца!

— Да тут нечего и рассказывать. Просто память мне на всю жизнь. Вот и все. Теперь, что бы я ни делала, знаю: от укоров совести никуда не скроешься. Вообще, запомни, Галка: одна ты никогда и нигде не бываешь — невидимый свидетель, твоя совесть, всегда с тобой…

Мы молча пошли к поселку.

— Вот если б твой свидетель сегодня не дремал, ты не стала бы так выскакивать, — сказала Шура.

— Значит, я неправа?

— В данном случае неправа. Не так нужно выступать в защиту друзей и доказывать свою правоту.

Мы опять замолчали. Немного погодя я спросила:

— Кого же доизбрали в бюро?

— Конечно, Булатова! Только благодаря твоей поддержке он оказался на высоте, иначе бы ему бюро не видать, как своих ушей!

Я и сама чувствовала, что поступила не так, как следовало. Шура же, словно читая мои мысли, продолжала:

— Главное, Галка, научиться держать себя в руках.

Я ничего не ответила — Шура была права. У крыльца нашего барака Шура сказала:

— Что же ты не спрашиваешь о самом главном?.. Ведь нам вкатили по первое число!..

— Говори скорей, чего ты тянешь! — выпалила я, чувствуя что-то недоброе в наигранно веселом тоне Шуры.

— А вот слушай, как записали в протокол: «За моральное разложение и раздоры с семьей объявить члену КПСС Минцу выговор с занесением в учетную карточку».

— А тебе?

— Еще хуже: «Воробьеву, ставшую между Минцем и его семьей, вывести из состава бюро и…» — Голос Шуры дрогнул.

— Ну, ну!..

— «…и рекомендовать ей оставить Минца в покое…»

— Какого же черта ты мне весь вечер заговаривала зубы! Да я сейчас этому Бакланову!.. — взорвалась я. — Идем ко мне, я сейчас же!..

— Вот потому-то я тебе зубы и заговаривала, чтобы ты, прежде чем что-то сделать, как следует подумала, — перебила меня Шура.

Она была спокойной, очень спокойной. Но мне казалось, что это было затишье перед грозой.

— Пошли, Галя, спать. Ночую сегодня у тебя, хорошо? Хочу выспаться по-настоящему.

Я не спала всю ночь. Шура же, как только легла на бок, лицом к стене, крепко уснула, ни разу не повернувшись. Утром она встала по обыкновению подтянутая, но немного бледная. За завтраком я спросила:

— Что же ты теперь собираешься делать? Разойдетесь?

— Ни в коем случае. За Евгения буду бороться.

— Но ведь тебе же рекомендовали оставить его?..

— Вот именно «рекомендовали»! Я напишу Лиле, пусть она подаст на развод…

— Лилька не согласится, я знаю ее достаточно.

— А я уверена, что согласится. Я это поняла из нашего последнего разговора. — Шура немного помолчала. — А пока я поживу у тебя, так посоветовал Игорь.

— Неужели ты подчинишься нелепому решению? — возмутилась я. — Но ты же столько раз твердила: «Ни он, ни я друг друга не бросим!» И вот при первом же дуновении ветерка…

Шура, пристально посмотрев на меня, встала из-за стола и подошла к зеркалу. Не торопясь, вытащила шпильки из волос, взяла расческу и только тогда повернулась ко мне. В ее глазах были слезы.

— Я думала, ты поддержишь меня, а ты… Если б ты знала, как мне тяжело! Сердце велит мне быть с Евгением, а разум советует обождать. Что делать, что делать? Если ты не хочешь, чтобы я немножко пожила у тебя, я уйду сейчас же…

— Нет, — закричала я, — нет, ты никуда не уйдешь! Поступай так, как подсказывает тебе разум, не слушай меня… Я подчинилась бы чувству. Не хочу, чтобы ум обуздывал сердце, связывал по рукам и по ногам!

— Не все люди одинаковы.

«Ну, конечно, не все!» — внутренне согласилась я с Шурой. Глядя на нее, я подумала, что непременно поругаюсь с Баклановым. В самом деле, как он мог допустить, чтобы приняли такое решение! Я же знала, что он не осуждал Шуру и Минца. Так неужели можно думать одно, а делать совсем другое? И потом, почему он пошел на поводу у Булатова!

— Галка, одевайся быстрей, опаздываем на работу! — крикнула Шура.

С вечера шел дождь, а ночью подморозило, и на улице теперь было очень скользко. Шура, как только мы вышли из дому, бережно взяла меня под руку. Я тут же поскользнулась, но она удержала меня.

Когда я вошла в отдел, Кущ, поздоровавшись, сказал:

— Галина Ивановна, вам придется отправиться на правый берег к нотариусу. Надо срочно заверить кое-какие документы.

Я обрадовалась — непременно зайду в больницу к Покровскому-Дубровскому. А Кущ, почесав затылок, в дополнение к сказанному добавил:

— И еще вам надо написать объяснительную записку на имя начальника порта, указать причину прогула…

— Но вы-то знаете, почему! Я не виновата, что катер застрял.

— Не волнуйтесь, ответственность беру на себя. Скажу, что я послал вас — Кущ задумался. — А все же надо было оформить вам командировку. Не сообразил. Плотов много сидит?

— Много. Да это и уже не плоты вовсе: осталось от них только по нескольку бревен и цепи.

— Положеньице… Ну ладно, об этом поговорим после, а сейчас вот вам папка с бумагами, которые нужно заверить.

В нотариальной конторе я пробыла около часу, потом зашла в магазин, купил конфеты, печенье, компот и направилась в больницу.

Кириллов рассказывал, что Виктор уже выходит на костылях в коридор. И в самом деле, я встретила его в коридоре. Увидев меня, он закричал:

— Галина Ивановна! Вот здорово, что вы пришли. Вы мне очень нужны!

— А что случилось, Виктор?

— Присядьте, я расскажу.

Я достала из сумки сладости, положила на тумбочку и села на длинную больничную скамью.

— Больница наша раскололась на два лагеря. Шуму больше, чем в порту во время выдачи зарплаты. Понимаете, в родильном отделении лежит молодая женщина. Она при смерти. Родила, а потом что-то сделала с собой…

— Да что ты! — ужаснулась я. — Почему же она так?..

— Довели ее до этого! И дома, и в школе. Эх, Галина Ивановна, есть у нас еще людишки!..