Василий Золотов - Земля горячая

— Я каждый день напоминаю? Да ты, старуха, никак рехнулась!

— И ничего не рехнулась. Кто собирается на рябчиков и зайцев?

— Я собираюсь. А при чем же тут мой приезд из армии?

— Напомнить?

И Наталья Ивановна, не дождавшись ответа, начала рассказывать:

— В войну мне пришлось туго. Хорошо хоть моряки помогали со «Степана Разина», на котором до войны плавал помполитом Александр Егорович, иначе бы не знаю, как пережила я. «Степан Разин» ходил в Америку. Моряки привозили мне продукты, одежонку для ребятишек. Кончилась война, через несколько дней получаю из Германии телеграмму: выехал! Радость-то какая!

— Давай теперь я продолжу, — улыбаясь, вмешался Илларион Ерофеевич. — Как-никак чемодан-то нашего фронтовика мне пришлось тащить… Так вот, Галинка, вышли мы встречать Александра Егоровича, можно сказать, всей командой: «Степан Разин» как раз стоял во Владивостоке, думаем, Бакланов привез из Германии целый вагон трофеев, носильщики понадобятся.

— Ладно уж вам… — Александр Егорович смущенно отвел глаза в сторону, затянулся разок папироской, пригасил ее и начал разливать водку в рюмки, потом сказал:

— Давайте лучше выпьем за то, чтоб не было больше никаких фронтов!

— Подождем, осталось самое интересное. Уж ты потерпи малость, не юли. Так вот, многие приезжали тогда из Германии с тряпками. Думали, и он нагрузился. Идем, значит, встречаем, а у него за спиной вещмешок, а в руках чемодан. Я, конечно, руку протянул за чемоданом, помогу, мол, авось поднесет рюмочку на радостях за помощь. Взялся я за чемоданчик да чуть и не присел от тяжести. Спрашиваю: «Сашка, что у тебя тут?» — «Золото», — отвечает. Я так и разинул рот. «Вот это отхватил, стервец!»

Пришли к ним домой, я не отстаю от Егорыча. Ребята вернулись на судно, а я все думаю, должен же я выпить рюмочку за то, что нес такую тяжесть. Егорыч освободил рюкзак. Гляжу — там солдатское бельишко, конфетки детям, ну табак, спички и больше ничего. Чемодан служивый поставил в сторону. Сели за стол, выпили за возвращение, и наступило молчание. Чувствую, что пора мне уходить, и не могу: чемодан стоит, не дает мне покоя. Солдат же наш ни гугу, слова не вытянешь из него клещами. Так и ушел я в тот вечер ни с чем…

— А теперь до конца я доскажу, — заявила Наталья Ивановна.

Я с любопытством повернула лицо в ее сторону, меня тоже заинтересовал таинственный чемодан.

— Дети легли спать, — заговорила Наталья Ивановна, — а у меня на душе неспокойно. Что же у него в чемодане?.. Тихо спрашиваю: «Саша, а что у тебя в чемодане, почему ты его не открываешь?» — «Ничего интересного нет в нем, — отвечает он, — дробь там и порох!»

Я так и ахнула. Вот, думаю, начинается старая история. Он до войны считал себя заядлым охотником, купил ружье, все любовался им, ласкал, а на охоту не ходил, и вот уже прошло шестнадцать лет с тех пор, как вернулся с фронта, а на охоту по-настоящему так и не срядился, только и знает чистит ружье да дробь перебирает…

Все рассмеялись, а Александр Егорович сказал:

— Я ждал переезда на Камчатку. Вот уж здесь-то поохочусь!

— Ну а дальше, дальше что? — тормошила я Наталью Ивановну.

— Ничего. Утром чуть свет примчался Илларион Ерофеевич и тихонько спрашивает у меня: «Наташа, правда, что у него в чемодане золото?..»

— Он и мне не дал покою, — вмешалась Александра Федоровна, кинув взгляд в сторону Иллариона Ерофеевича, — всю ночь не спал, неспокойно ворочался, говорил: «Неужели Сашка Бакланов заделался мародером, да еще каким — золота нахапал целый чемодан!»

— Ах, вот ты как обо мне думал! — шутя свел густые брови Александр Егорович. — И я должен сидеть с тобой за одним столом!

— Ну и что было, когда он узнал о содержимом чемодана?

— Ничего. Выпили по рюмочке за дальневосточников.

— И все?

— Нет, не все, долго его разыгрывали с этим «золотом», и он все злился, — сказала Наталья Ивановна. — Теперь вот только не обращает внимания.

Припоминая что-то, Александр Егорович вдруг расхохотался.

Все начали расспрашивать: «Что с тобой?», хлопать по спине, а он, покатываясь со смеху, показал рукой на Александру Федоровну. Когда немного успокоился, проговорил наконец:

— Вот вы всегда разыгрываете меня, мол, я ничего не привез из тряпок. А, бывает, привезешь, да не угодишь, а то и еще хуже — насмешишь добрых людей. Держитесь, тряпичники! Нынче на моей улице праздник, сейчас я за вас возьмусь!

Наталья Ивановна и Александра Федоровна переглянулись. А Александр Егорович, подцепив вилкой тугую шляпку гриба, спросил у меня:

— Скажи-ка от души, Галина, что тебе больше нравится, заграничное или наше?

Я ответила откровенно:

— Не знаю. Заграничных вещей у меня нет, кроме китайской вязаной кофточки, она мне очень нравится.

— Ладно, слушай. Да на ус мотай. Наши мадамы, вот эти самые, что сидят с нами за столом, сразу после войны помешались на заграничных отрезах, готовы были головы отдать за них. Так вот, Наташа тогда числилась солдатской женой и, конечно, страдала безденежьем, ну а у Александры Федоровны, как ни говори, муж капитан, ходил в загранку. Нашила она себе платьев — глаз не отведешь. И вот однажды звонит, приглашает нас с Наташей встречать Иллариона Ерофеевича — он как раз из рейса возвращался. Был выходной день, и мы с радостью согласились. Погода с утра стояла праздничная — голуби воркуют, солнышко, на небе ни облачка. Дамы мои разоделись шик-блеск: на Наташе крепдешиновое платье, на Александре Федоровне какое-то импортное. Обе красивые, нарядные. Я иду между ними важный такой, вроде свадебного дружки. Прошли полпути, и вдруг, откуда ни возьмись, — туча, дождь хлынул. Как говорят во Владивостоке: «Пригнало из гнилого угла».

— Хватит, Саша! — закричала вдруг Александра Федоровна. — Ну к чему ты рассказываешь эти байки?

— Ага, заело! Ну, нет, вы надо мной смеялись, теперь я посмеюсь! Так вот, — продолжал Александр Егорович, — дождь хлещет, а зайти некуда. Смотрю — на Шуре платье становится короче и короче. Думаю: «Черт возьми, что же это такое?..» А оно все выше и выше поднимается — коленочки видно. Боже мой, что же дальше будет!.. Александра Федоровна, бедняжка, глядит, куда бы ей спрятаться, а «Степан Разин» уже гудки подает, швартуется. Александра Федоровна чуть не плачет. Хорошо, я такси поймал и отвез ее… домой…

Илларион Ерофеевич, наполняя рюмки, изрек удовлетворенно:

— С тех пор она импортные платья не носит — деньги целее!

И начались рассуждения о нашем и заграничном. Шумели так, будто за столом сидело не пять человек, а все двадцать.

Вечер прошел незаметно. В двенадцать электрический свет погас. Зажгли лампу, но при ней было уже не так празднично. Наталья Ивановна подтолкнула меня, шепча: «Спроси насчет Крылова». Но я и сама решила заговорить о нем.