Евгений Кондратьев - Москвичка

Она посмотрела па Любу: куда дальше?

Люба подвела ее еще к какой-то двери, открыла, и Ольга Николаевна очутилась в маленькой комнатке с одним окном. Как уже было сегодня, опять все качнулось у Ольги Николаевны перед глазами, собираясь плыть и кружиться. Она подумала, что сейчас могла бы входить в другое жилье, и ей бы навстречу плыло не женское, а мужское лицо, и воздух в той комнате был бы тоже душен и сжат, как здесь, но не от болезни — оттого, что пришлось бы дышать рядом друг с другом. Она даже вздрогнула всем телом: показалось, что видит больничную койку, лежащего на ней Медведева. Ольга Николаевна остановилась, не в силах двигаться, и начала что-то говорить.

Не на больничной, конечно, койке — в домашней постели лежала молодая женщина с воспаленным лицом, на котором сухо поблескивали губы. Она повернулась на бок, чтобы разговаривать с вошедшей, и назвала себя Марией. «Очень хороша», — подумала Ольга Николаевна. Ей понравились ее светлые, чуть затуманенные глаза со странно ожидающим и каким-то нерастраченным девическим выражением, мягкий и ровный очерк лба, носа и губ, ее певучий, несмотря на болезнь, голос и особенно — волны ее волос, пролившиеся с головы на высокую грудь. Тянуло их погладить. И не только Ольгу Николаевну. Люба показывала врачу пораненные пальцы, а другой рукой делала округлые движения в сторону матери. Притом она не забывала искоса, с опаской поглядывать на бинтуемый палец.

Кончив бинтовать, Ольга Николаевна открыла форточку, встала с Любой в дверях. Снова посмотрела на потолок и удивленно улыбнулась:

— В ваших хоромах зимой, наверно, холодновато.

— Мы привыкли, — отозвалась Мария. — Вообще-то это была папина мастерская, еще в его молодости. — Она помолчала. — А когда здесь стали жить, он перегородил часть мастерской на два полуэтажа, получились еще две комнатки — одна эта, другая на антресолях… Зимними вечерами, когда дочь уснет, жутковато бывает… как в заброшенной церкви, — неожиданно добавила она и засмеялась, глядя на Любу.

— Так, мама, проговорилась! — подхватила Люба. — Теперь я знаю и буду укладывать тебя первую.

— Моя нянька, — вздохнула мать. — Но сейчас я эту няньку отгоняю… Признаться, Ольга Николаевна, я обычно с трудом знакомлюсь (а у меня работа на людях, представьте себе!). Я даже избегаю всех, уже давно, а с вами сразу разговорилась. Непонятно.

Она внимательно посмотрела на нежданную гостью.

Ольга Николаевна, конечно, должна была бы объяснить ей причину хотя бы своего появления во дворе дома, и она — словно кто подтолкнул — сказала, что приехала к одним знакомым, не застала, зато познакомилась с девочкой… «Вот и ложь! — подумала Ольга Николаевна. — Что со мной творится?»

Пока она разглядывала комнату и вела простой женский разговор, мысли ее все больше приковывались к Любиной матери. Напряжение, с которым она ехала сюда, проходило, смягчалось.

Она думала: лежит чужая больная женщина. Болезнь делает ее сразу одной из знакомых. Чувство даже такое, словно Мария была когда-то в детстве подругой, только это полузабылось. У женщины нет сил готовить обед, спуститься в аптеку, девочка ее скучает в ноябрьские каникулы, ходит обиженная… Через четверть часа ты спохватишься, сбегаешь за лекарствами, картошкой и мясом, сваришь им обед, порадуешься, что палец у девочки поутих. И ночной бессонницы как ни бывало!

Отчего так получается, что вам, Ольга Николаевна, нужны болезнь или несчастье, чтобы отдать человеку свою привязанность? Почему болезнь — почему не талант, совершенство, логика мышления, эрудиция, духовная красота, гармония тела, жизненный успех? Сами вы почти никогда не болели. Вам бы увлечься каким-нибудь новым Ландау, лауреатом премий, человеком, захваченным элементарными частицами, электронно-фотонными ливнями, но еще и альпинизмом, горными лыжами, байдарочной греблей. Ну если не Ландау, то правым крайним, или как они там называются, в футбольной команде ЦСКА или «Динамо». Нет! Во всех здоровяках, тем более в Великих Здоровяках, вам видится что-то заурядное, тупик природы, не стоящий ни бессонницы, ни слез любви. Странность это в вас или суть женственности?

Ольга Николаевна не отвечает себе. Обняв девочку, она вместе с ней обходит большую комнату, пробуя угадать, как живут ее обитатели. Вот бюро в стиле ампир с итальянскими, кажется, миниатюрами на ящиках, а рядом простой крашеный табурет; здесь, на стене, суховатые архитектурные пейзажи («дедушкины»), но их сопровождают яркие жизнерадостные натюрморты («это мамины, когда меня еще не было»); в шкафах — старинные с золотым тиснением фолианты вперемешку с современной детской классикой, общими тетрадями, папками и брошюрами… Сколько статуэток, каких-то афиш, масок, интересных репродукций!.. Посмотришь — хаос, но он даже приятный: как будто два потока — прежний и новый — встретились, перемешались, закрутились, а когда схлынули, то вещи, осев, сохранили ритм этого водоворота. Хозяйка, видно, давно ничего не перемещает, только добавляет новые случайные вещи, куда удастся приткнуть, да стирает пыль.

— Я вижу, какое у вас впечатление, — говорит Мария из своей комнаты. — Что делать, я во всем такая, несуразная…

— Ну, мам, какая ты! — ревниво перебивает ее дочь. — Ты все не то говоришь. Ты уж о себе не рассказывай. Мама у меня все умеет, и она заботливая. Куклы для моего кукольного театра делала, сказки для представления придумывала, одну послала на радио. Прочли. Просили еще.

Мария засмеялась:

— Дочь не даст меня в обиду. Я тогда хотела еще сочинить, послать, да тут надо было Любе этот костюм сшить… Я большей частью живу по пословице: хвост вытяну, голова увязнет. И нередко наплывает настроение, когда все валится из рук. Единственно, на что меня всегда хватает, — сама шью и дочери и себе. Иначе мы были бы замарашками — не умею бегать по магазинам, стоять в очередях.

— Магазины! Очереди! — вспомнила Ольга Николаевна. — Разрешите, Мария, я вам помогу по хозяйству. Не отказывайтесь, я вас все равно не послушаюсь. Вы больная, я врач. Привычная ситуация, незыблемые отношения. Где рецепты? Продуктовая сумка? Я через полчаса вернусь.

Уже на улице она подумала о Марии, о ее слабости и затворничестве, что эта женщина из тех, кому надо обязательно обвиться вокруг кого-то и хранить постоянство. А если не удастся обвиться, то вообще лучше ничего не нужно. И значит, она способна дождаться возвращения Олега Николаевича.

От этой мысли Ольга Николаевна почувствовала тошноту под ложечкой и потом все время, пока ходила по магазинам и в аптеку, действовала почти неосознанно: движениями лунатички доставала деньги, протягивала продавцу чек, забывала назвать покупку. Взять что-нибудь для своего дома она даже не догадалась, а надо было. Сейчас Ольга Николаевна не помнила, что у нее есть дом, есть мать и к вечеру надо приготовить ужин.