Евгений Кондратьев - Москвичка

— Стоит и тоже хранит тайны. Скрывает, что здесь живет полярный летчик. Пусть пока скрывает… До завтра, Олег Николаевич! Неужели едем?

Сумерки не скрыли, как просияли ее глаза.

Тепло одетая, в вязаной шапочке, которая застегивается под подбородком, она ждала его, прохаживаясь возле бульвара, и было в ее фигуре, в движениях плеч, в повороте головы что-то новое. Он вгляделся, не узнавая: так мало оставалось в Ольге Николаевне от прежней взрослой, чересчур взрослой и мудрой женщины, и так много прибавилось от молодой девушки.

Медведев открыл дверцу, и Ольга Николаевна внезапно устала от пережитого нетерпения — прислонилась к кузову машины и так постояла, держа в руке большую сумку с вещами и провизией.

Он взял ее ношу, положил в машину. И то, как брал, запомнилось надолго: она так отдала, а он так принял, что в одном этом была уже радость для обоих, молчаливое объяснение…

Ехали они часа два. Остались позади оголенное, с кучами листьев Бульварное кольцо, широкий и длинный Ленинградский проспект, замелькало Ленинградское шоссе, похожее на улицу, которая еще не целиком застроена.

Москва кончилась.

Где-то в центре одноэтажного деревянного Солнечногорска они отыскали нужный поворот, выехали на Пятницкое шоссе и затем свернули на лесную дорогу, изъезженную, ухабистую, но, к счастью, промерзшую, крепкую. «Москвич», хотя и с трудом, осилил ее.

В пути им было празднично легко встречаться взглядами, говорить, молчать, узнавать друг о друге какие-нибудь мелочи из груды неизвестного, озирать дорожные окрестности, гадать, сколько еще осталось ехать до деревни и застанут ли они хозяев. Ольга Николаевна показала ключи: «Если нет — сами будем хозяйничать». Им было легко, как вчера в кафе.

Долгие четыре дня ожидали их в отдалении от скрытой за горизонтом столицы, рядом с замершими заливами, почернелыми лесами, присыпанными снегом пашнями. Их ожидала тишина, как в Антарктике, и если хозяева отбыли, то еще и безлюдье, как на айсберге, только с достаточным запасом дров.

Да, им было празднично легко, непринужденно… почти как вчера, и все же, наверно, сегодняшний день уже не был похож на вчерашний — подобно тому как и дорога не была столь гладкой для «Москвича», как в городе. Машину подбрасывало. Что-то похожее происходило с их чувствами. Иначе зачем бы они радостно переглянулись, увидев, что из трубы дачи вьется дымок, во дворе стоят «Жигули», а к дому подходит какой-то мужчина в полушубке, в меховой шапке, с ведрами воды в руках.

Дача, впрочем, была не дачей — не каким-нибудь подмосковным теремом в два этажа, с островерхою крышей, с балкончиками и верандою, а обычной деревенской избой с черными бревнами сруба, ничем не обшитыми, с новыми воротами и калиткой в старом заборе, со старым скрипучим крыльцом и с обновленной, недавно переложенной печью.

Врач Веткина и ее муж, оба заядлые рыболовы, купили эту избу года полтора назад, и Ольга Николаевна однажды летом была у них здесь, в деревне Исаково, только поездка не удалась. Во время уженья в горле Исаковского залива их прихватил ливень. Волны и грянувшая над Истринским водохранилищем гроза заставили подогнать лодку к берегу и отсиживаться под кустами. Ольга Николаевна сначала радовалась, что ливень прервал скучную для нее рыбалку. Ей даже нравилось, что все промокли. Она еще выскакивала под теплые струи и, подняв к небу лицо, любовалась молниями… Внезапно, быть может от чрезмерного прилива сил, ей вспомнились ее Бауманская и Машкова, нерешенные дела, ждущие больные, охватила тоска по каким-то гигантским свершениям. Она почувствовала себя на грани какой-то огромной, яркой мысли. Но ей могли помешать. И остальную часть дня Ольга Николаевна провела в еле сдерживаемом раздражении. Ни костер, ни уха, ни разговоры с Людмилой Ивановной, с ее мужем Дмитрием Михайловичем — радушным, несколько шумным хозяином — не унимали в ней скрытого недовольства по-пустому уходящим временем… Больше ее сюда не тянуло вплоть до последнего приглашения Людмилы Ивановны.

Мужчина в полушубке, с ведрами в руках, обернулся на шум подъезжающих, и Ольга Николаевна узнала Веткина. Он тоже сразу ее узнал, поставил ведра на землю, подбежал поздороваться, познакомился с Медведевым и открыл ворота. На крыльце уже стояла Людмила Ивановна, застегивая молнию лыжного костюма. Откуда-то из-за избы, отливая медью, с приветственным лаем выскочила Альпа и бросилась на грудь Ольге Николаевне. Медведеву она тоже лизнула руку, хотя не знала его. «Видите, — засмеялась Веткина, — она показывает: друзья Ольги Николаевны — наши друзья».

Через полчаса у Медведева появилось ощущение, что он — их старый знакомый.

— Мы уже собирались уезжать: нет клева, — говорила Людмила Ивановна.

— Постой, говорю, Мила, дай я хоть полы вымою к приезду гостей, — рассказывал Дмитрий Михайлович. — Она не возражала: считает, что здесь я талант! Хо-хо-хо.

Людмила Ивановна ставила на плиту кастрюлю с водой:

— Обедать собирались в Москве. Но я сейчас быстро приготовлю. В компании приятней.

— У меня есть тушенка. Нужна для супа?

— У нас тоже есть, Ольга Николаевна.

— Есть не только тушенка. Полбутылки менее прозаической материи. Хо-хо-хо.

Пока женщины готовили обед на скорую руку, мужчины оживленно беседовали.

— Разведение рыбы в водоеме… — говорил Дмитрий Михайлович. — Судак…

— Кит-горбач… — вторил ему Олег Николаевич. — Международная конвенция запретила…

По лицу Олега Николаевича, по его жестам и горячности было видно, как важны для него сейчас все эти проблемы рыборазведения и ограничения боя китов. На самом же деле все чувства в нем отталкивались и уходили от беседы. Взгляд скользил в сторону, как бы отправляясь за поиском более точных слов, но возвращался, наполненный драгоценным грузом — мгновенными образами: вот Ольга Николаевна, очистив картофелину, вдруг подбрасывает ее в воздух и ловит — наверно, вспомнив бойкого старика из «Русского чая». Вот она, почувствовав его взгляд, начинает смеяться, откидывая назад голову, или, поправив волосы тыльной стороной ладони, оглядывается на него.

После вчерашней встречи он был неравнодушен к ее новым нарядам, замечал беглые отсветы огня на ее вязаном свитере, теплой юбке, коленях. Он восхищался ею, ловил звуки ее голоса сквозь басок Дмитрия Михайловича, пытался угадать по тону: в каких ее словах скрывается что-то для него одного. И все время спрашивал себя: неужели он интересен и дорог этой необычайной женщине?

Ольга Николаевна заполняла избу своим присутствием, заслоняла просторы за стенами избы, дальний каменный частокол Москвы, небо над крышей и все воспоминания о прожитой жизни. И может быть, из-за этого она стала казаться ему незаметно выросшей и большой. И сам он рос и рос, превращался, как во сне, в великана. И такими же становились Веткины.