Евгений Кондратьев - Москвичка

Олег Николаевич сидел, забывая об окружающих, не интересуясь стариком. Когда он входил в кафе, ему было не по себе. Она это видела и теперь сказала:

— Я давно нигде не была. Не избалована. Мне здесь хорошо… Почему вы входили сюда так несмело?

— Неудобно, — ответил он. — Вы такая красивая, и я рядом… с палочкой.

— Для вас что-то значат глазеющие любопытные?

— Мне-то что… Сюда приходят здоровые люди. Им хочется видеть вокруг только привлекательное. И вдруг мои ноги, моя походка, это уродство. Мне кажется, люди не должны этого видеть. Всякое безобразие…

— Олег Николаевич, бросьте, пожалуйста, о безобразии. Вы…

— …а всякое безобразие, — упрямо продолжал Медведев, — преследуется даже в природе.

— Как это? Никогда не слыхала, — заинтересовалась Ольга Николаевна.

— Ну, не преследуется, точнее, а само скрывается, как будто чем-то напугано. От наших глаз. Чтобы человек не видел. Плохо я говорю. Плохой разговорный аппарат… Я поплавал, повидал кое-что. Знаете, на что обратил внимание? Уроды и страшилы прячутся: змея роет нору, летучая мышь носится во мраке. Какой-нибудь паук, мокрица имеют маленькие размеры. А представьте их с лошадь? Простите, за столом! Они мелки, выходит, спрятаны. Причем по правилу: не все, что прячется, безобразно, но безобразное обязательно прячется… Я о них больше не буду. Я возьму море. Вот, например, в речной воде, под боком у человека, не встретишь таких уродцев рыб, как в толще океана. А какие попадаются чудища! Не дай бог, приснятся! Если же где-нибудь возле Австралии, среди прибрежных камней держится какая-нибудь ядовитая бородавчатка — знаете, у нее такая исковерканная морда, словно ее теркой уродовали, глаза таращатся надо лбом, тело без чешуи, в бородавках — ну, «синанцея» ее еще называют, то у нее, ведьмы… простите… у нее такая окраска, что ее не видно… Не странно ли все это? А что нам напоминают эти разнообразные уродцы? — воодушевился он от ее одобрительного внимания. — Все эти страшные головы, членистые конечности? Пожалуй, что-то вымершее, доисторическое: змеиная голова, хотя бы, напоминает голову гигантского звероящера. По-моему, почти все звери были тогда уродливы на наш человеческий вкус… Вот вы прибираете квартиру к приходу гостей. Выходит, что природа тоже, как гостеприимная хозяйка, устроила приборку квартиры, тщательно приготовилась к приходу человека. Подмела, многое повыбрасывала, что-то задвинула в темный чулан, спрятала под тахтой — одна красота на виду. И цветы поставила. Неспроста в любом уголке земного шара природа прекрасна. Это для того, чтобы мы за жизнь крепче держались. И выходит, к динозаврам меня надо отправить посылочкой, к предкам!..

Здесь им подали чай, и Олег Николаевич спохватился:

— Не хмурьтесь, Ольга Николаевна, это же шутка… И знаете, почему вы не просто красивы, не обыденно? Почему вы прекрасны?

— Если следовать за вашей мыслью, то скорее всего потому, что далеко ушла от обезьяны, имею современный нос, современную прическу и в брюках?

— Нет. Потому, что вам нечего скрывать, прятать в чулан. И вы не прячете. Сколько всего я вижу на вашем лице! Все вокруг наливают чай, как обычно. Вы каждое движение совершаете с улыбкой, с удовольствием. У вас очень выразительные губы… Даже официантка глядит на вас, улыбается…

— Я же не всегда такая. Мне сегодня удивительно… Я созерцаю. Упиваюсь… чаем. Внимаю. — Она засмеялась. — Вы, оказывается, разговорчивы!

— Я тоже не всегда такой.

Часа через два за окнами кафе исчезли лучи солнца. Улица Кирова окрасилась вечерней синевой. Маленький отпуск Ольги Николаевны было решено провести вместе. Она поймала номерок, подброшенный гардеробщиком. Старик подскочил к ней с пальто в руках.

— Хорошее у вас кафе, — сказала она.

— Э! — старик разрубил воздух рукой. — Это разве кафе?! Был бы я директором — было б хорошее!

— Не сомневаюсь, — улыбнулась Ольга Николаевна.

На улице она обернулась к Медведеву.

— Мне надо сделать покупки. Я не стану, конечно, таскать вас по магазинам. Провожу. И на этом мы сегодня расстанемся.

Растягивая путь, Ольга Николаевна прошла с ним по улице, весело озираясь, заглядывая в арки ворот, признаваясь, что имеет пристрастие открывать для себя незнакомые дворы и дворики. Заглядывать в них — все равно как делать археологические раскопки: новое время ставит свои здания впереди старых, и, войдя во двор, иногда можно увидеть уголок ушедшей Москвы, памятник былых человеческих судеб, испытать ощущение, что попала в восемнадцатый век, что прожила уже два столетия. Ведь так хочется, оставаясь относительно молодой, удлинить время, почувствовать протяженность, а не краткость жизни!

Олег Николаевич неуклюже шагал рядом с ней, кивал, постукивал тростью. Тротуар был узок, огорожен перилами. Им уступали дорогу. Он этого не замечал.

В начале Кривоколенного Ольга Николаевна остановилась возле скромного здания в три, вернее, в два этажа с плоским, словно стертым от времени фасадом. На фасаде были видны чуть намеченные колонны — пилястры и две мемориальные доски — с профилем Веневитинова и Пушкина. Медведеву уже было известно, что Пушкин приезжал сюда к своему родственнику, блестящему молодому человеку, написавшему о себе пророческое: «Как знал он жизнь! как мало жил!»

Молча обошли они этот дом с какими-то уродливыми пристройками со стороны двора, недовольно оглядывая позднейшие «напластования времени» и низенькую будку входа.

— Теперь и не поймешь, — вздохнула Ольга Николаевна, — куда входил Пушкин, стуча тростью? Где раздавался его голос: «И пыль веков от хартий отряхнув…»? По мерке нашего времени, когда запаздывает духовное развитие, Веневитинов был, в сущности, еще мальчик. Но для него это был год казни декабристов. Три месяца спустя после казни он позвал к себе других мальчиков слушать Пушкина, и в эти окна заглядывал такой же осенний вечер, только был не ноябрь — октябрь. Что было в голове Пушкина в это время? Представить только!.. В том же октябре талантливый мальчик уехал в Петербург, на чиновничью службу. На пальце он увез перстень княжны Зинаиды — дружеский подарок. Она была и любимой женщиной, и родственницей декабриста Волконского. Все сплелось! А через полгода мальчик умер. Быть может, от тоски по ней, как бы там ни писали биографы… Этот дом кажется мне грустным, даже трагическим. Но я им очень дорожу. Москва для меня многое бы потеряла без него. Я люблю вспоминать, сколько с ним связано великих, известных людей — то одного, то другого или другую… и представляю их в освещенном окне… Теперь и мы с вами, невеликие, с ним связаны.

…Они подошли к зданию с выпуклым фасадом. Ольга Николаевна обозрела его с улыбкой.