Евгений Кондратьев - Москвичка

— Может быть, вы уедете?

— Нет, я подожду вас. Или пройдусь…

— Тогда я вам покажу, куда пройти и что посмотреть. А сама, извините, пойду одна.

…Многое из прошлого века хранит Введенское кладбище. Как вы ему посоветовали, он отыскал желтую часовню с заржавленной решеткой двери. Рядом с ней он увидел высокий гранитный обелиск с пушками, врытыми в землю. Надпись на французском гласила: «Militaires français morts en 1812». Наверху были высечены императорская корона и орден с профилем, кажется, Наполеона I… Что это? Неужели здесь лежат французские солдаты, погибшие от ран после Бородина и во время московского пожара? Надпись недвусмысленна, и памятник, как указано, поставлен французской колонией. Вокруг него (другие времена, другая слава!) — могилы французских пилотов из «Нормандии — Неман» и неожиданно — русская фамилия авиатехника, работавшего, видно, вместе с этими летчиками… Олег Николаевич стал спускаться в сторону стены с замурованными урнами, и где-то под бугром наткнулся на своих братьев-вертолетчиков, погибших в августе 1967 года при тушении лесных пожаров во Франции. Площадка из черных мраморных плит, шесть памятников с русскими лицами, силуэт огромного вертолета Ми-6…

Старые липы и клены, холодные и обнаженные, с отсыревшей корой, тянули вверх свои узловатые кривые сучья, теснились, заслоняя небо. Откуда-то из-за них, с Солдатской улицы, доносился благовест воскресных колоколов. Не размышляя больше об Олеге Николаевиче, вы вышли на кладбищенскую площадь, на краю которой бросался в глаза высокий и, пожалуй, громоздкий памятник молодой женщине. Поникшая мраморная голова виднелась над сплетением тонких ветвей. Вы вспомнили надпись: «Жорданиа, урожд. Грибоедова» — и подумали, что есть такая книга — «Город привычных лиц». Проходя по московским улицам, вы лишь изредка встретите знакомых. Но сюда, особенно раньше, вы приезжали часто — и эти места сделались для вас мертвым городом привычных лиц. Еще пять минут ходьбы до двадцать четвертого участка, и тогда в глазах мелькнет привычно знакомая фамилия Тройко и портрет — женщина в праздничном темном платье повязала на шею шарф, склонила голову к плечу. Затем еще несколько шагов — и поворот возле серьезного мужчины с усиками, по фамилии Лебедзь… Вы пришли.

Здесь деревьям не так уже тесно. И меньше черных стволов — белеют березовые. И небо значительно светлее, чем по дороге сюда. За близкой оградой видны жилые здания. Здесь чей-то голос зовет вырваться на волю, за ограду, к жизни. Здесь с медальона улыбается маленький мальчик с кудрявой головой. Он обнимает за шею, прижимается щекой к веселой морде щенка — и оба довольны.

Алеша встречает вас здоровый и свежий, влажно поблескивая лицом. Летом по нему текли грозовые капли, прыгали солнечные зайцы, зимой он прятался под заиндевелой от мороза пленкой. Заметил ли он ваше появление? Иногда мальчик занят только собакой — и обидно, что ему ни до чего нет дела. Иногда его взгляд останавливается где-то у вас над бровями. А порой он становится внимательнее, напряженней. Тогда мальчик что-то сторожит краем глаза — и вот-вот его белки дрогнут… Кажется, что сейчас Алеша обратит к вам свою улыбку. Заморгает. Взглянет прямо в глаза. И руки его оторвутся от собачьей шеи.

— Реди! — крикнет он щенку. — Оля пришла.

И голос его прозвучит, как сегодня у Любы, когда она заговорила об отце.

Вы стоите и вслушиваетесь в мучительную тишину памятников и оград, над которыми два детских голоса сливаются в один звук…

Вот вы очнулись…

Дел немного.

Надо только смести разноцветные, слегка побуревшие листья. Убрать засохшие астры. Поставить в воду две красные гвоздики. Кинуть взгляд на часы.

Неужели вы стоите здесь второй час?!

Как там Олег Николаевич со своими крепящими аппаратами, палочкой? Устал, наверное, безмерно — устал ходить, сидеть, полулежать в машине. Нет, не надо было ему провожать! Сегодня это особенно ни к чему и грустно.

Вы оглядываетесь, отойдя от могилы.

Брат глядит вам вслед — и вы тоскливо вздрагиваете…

Олег Николаевич вас ни о чем не расспрашивает. Вы бережно молчите об Алеше, о Любе. Пока машина несется на Бауманскую, усилием воли возвращаетесь к будничному тону и разговору.

— Пора вам, Олег Николаевич, браться за работу, выбрать профессию. Будете строить жизнь, — ваш голос прерывается… — Вы что-нибудь надумали?

— Надумал! — Медведев обрадован найденной теме. — В первый день, как попали на Истринское… Помните, Веткин включил телевизор? Шел какой-то киножурнал про Внуковский аэропорт…

На минуту слово «Истринское» далеко увело вас от Введенского, от детских голосов, погрузило в бездну четырех прожитых дней, похожих на целую эпоху, на окно, приоткрытое в вечность… Вы встряхнули головой. Сделали вид, что слушаете.

— …Смотрю я, показывают Славку Шепеля, дружка моего из Колпашева! Диспетчера. Вообще-то он не диспетчер, а первоклассный пилот. Но карьера пилота кончилась у него еще там. Один раз плохо посадил вертолет, с поломкой, другой раз вообще перевернул. Только лопасти спасли кабину, спружинили, а то бы всем крышка. Заметили, что у него какая-то болезнь начинается, с координацией связанная, и лишили полетов…

При последних словах Медведев слишком круто поворачивает направо и въезжает передним колесом на тротуар. Хорошо, нет прохожих.

Вы подпрыгиваете на сиденье и озабоченно говорите:

— У вас, Олег, тоже что-то с координацией.

— Разве? Наверно, я увлекся, больше ничего… Видите, беру себя в руки?

И машина действительно начинает идти прямо. Брать себя в руки Олег Николаевич умеет! И если бы жизнь была поездкою по прямой…

— Так я о Шепеле. Стал он у нас диспетчером на МВЛ (малые воздушные линии). Заглянешь к нему — здоровенный детина втиснут в маленькое пространство между аппаратурой. Знаете, какой здоровенный? Гаркнет — аппаратура вибрирует и выходит из строя. На лапах большой палец так отстоит от остальных и такой огромный, словно собирался вырасти в отдельную руку. Ни у кого больше не видел, никогда! И вот сидит, будто страус в клетке. Знает, что больше не летать, но не куксится. Лицо веселое: чуб в сторону, нос тоже искривлен в сторону; усмехнется — физиономия становится в складочку. Увидит тебя: «Здорово, красивый!» Прибежит к нему дочка: «Писить!» А он на связи, не может ее отвести. «Слушай, — обращается к кому-нибудь, — посиди, у меня здесь авария! Эх, уже поздно!.. Так ты, дочь, все в один валенок? Стыд-позор, личный состав больше сюда не примет таких девочек… Где же посушить (трогает рукой приборы, какой сильнее нагрет)… Я, говорит, на все руки мастер, но вот на что не способен — высушить мгновенно это хозяйство. Надулась? Да, дочка, жизнь дала трещину!..» Видите, Ольга Николаевна, как я все запомнил? Недаром, значит. Увидел я теперь, что Шепель на Внуковском аэродроме диспетчером — и собираюсь податься по его стопам. Работа сидячая, как раз для моих ног.