Евгений Кондратьев - Москвичка

— Может, и вы, Ольга Николаевна, побудете здесь?

— Вижу, что совсем ослабли, — отвечаете вы, как будто ставите диагноз, но глаза ваши сверкают помимо воли.

Мария все молчит потупясь.

— Я действительно болен… запутался, — бормочет Медведев.

«Он все еще мой больной, — думаете вы. — И таким останется».

На лестничной площадке вы пробуете прийти в себя. Плохо получается, как ни набирай воздуха. Тогда вы спускаетесь по ступеням, держась то за перила, то за стены.

Между вторым и первым этажом приходит мысль: «Так я буду спускаться в старости».

Вы останавливаетесь, чтобы вытряхнуть камешек из ботинка, наклоняетесь, поджимаете разутую ногу… Зачем вы держите вот это в руке? Забыли.

«Так зачем же?» Силясь понять, вы опускаетесь прямо на камень лестницы, а чтобы удобней было сидеть, прислоняетесь головой к перилам. Время для вас исчезает, как выпущенный из рук ботинок.

— Теперь мы его погубим, — говорите вы вслух. И продолжаете думать: «Раздерем. Уложим в больницу. Нельзя, чтобы так продолжалось. Значит, надо так, как я задумала… хватит ли сил? — Вы прислушиваетесь к детским голосам, которые звучали вам сегодня. — Олег, милый, мне было бы, наверно, проще лететь против ветра, чем решать…»

Сколько же вы так просидели, мелко постукивая зубами от незаметно охватившего вас озноба, не чувствуя, что коченеет нога? Кто вас видел?.. Вы бы тогда быстро очнулись, если бы кто-то прошел мимо, но этот дом с каждым получасом как будто становился все более нежилым, непосещаемым. Здесь было место и время вернуться к худшим дням своей жизни и снова их перебрать. Все они — уже часть вашей памяти, вашего тела. С ними не расстанешься до конца. Отныне к ним отойдет и эта ночь с этой лестницей… с пробуждающим стуком двери на первом этаже…

Да, дверь стукнула. Кто-то выходит, включает свет в подъезде, щелкает замком почтового ящика, поднимает голову и смотрит. Потом закуривает и не спешит уходить.

— Простите, пожалуйста, — спрашивает хриплый мужской голос. — У вас что-нибудь с ногой?

Но нет сил отвечать. Шаги по лестнице. Вы не шевелитесь. Над вами произносят какие-то слова, вас приподнимают за плечи, надевают вам ботинок… Вот уже сводят вас на первый этаж, прикрывают за вами дверь квартиры…

Как в своем воображении, вы видите себя в неком помещении, за неким столом, вам что-то говорят о простуде, предлагают согреться. Вы пьете какую-то приятно обжигающую, настоянную на травах жидкость. Как быстро вы согреваетесь! Вам не хочется напрягаться, понимать, разглядывать, кто ходит возле вас, молод или стар человек, нет желания подняться со стула…

Вы, кажется, засыпаете здесь же.

В какой-то момент вы приходите в себя.

— Нет, спасибо, — говорите вы.

— О, что вы?! — говорите вы.

— Вот уж извините! — ваш голос твердеет. — Я слишком далеко сейчас отсюда. Так что вы меня неверно поняли.

Вы бешеными глазами смотрите в глаза незнакомца.

Он кланяется и отступает в сторону.

С самого утра, войдя в зеленый особнячок на Бауманской, вы начали готовить материалы, которые надо было взять с собой в Болгарию.

«Решено, — шептали вы сами себе. — Лечу туда, и как можно скорее! Огромная цель. А я такая маленькая. Я растворюсь в делах, словно капля в море. И прекрасно! Веткина меня заменит».

Во вторник предстояло сообщить о своем согласии в Министерство здравоохранения СССР и представить примерный план будущей работы. Затем послать письмо болгарским коллегам. И нужно было заранее наметить предложения, учитывая все свои неудачи и трудности. Прекрасно быть лоцманом в новом, молодом, перспективном деле! Самой легче, когда думаешь, что кому-то из врачей облегчишь дальнейший поиск. Уже сейчас время от времени дышать хорошо, а на сердце не так давит, и каждая удачно сформулированная мысль сладостно отдается и как бы разливается во всем теле…

В горячке работы наедине с собой вы не расслышали стука в дверь, и когда оглянулись, занятые своими мыслями, то увидели, что рядом с вами стоит с опущенной головой Мария.

Вы чуть не спросили: «Что-нибудь еще случилось неприятное?» Однако склоненное вниз лицо говорило совсем не о бедах. Одного взгляда на женщину было довольно, чтобы увидеть, как усилилось в этих чертах ожидание какого-то необычайного, неведомого другим поворота в жизни, вера в чудо. Так сад, перенесший долгие морозы, бывает охвачен лихорадкой возрождения — вот заструились соки, напряглись ветки, появились первые листья… Склоненное лицо горело, подобно раскаленному углю, и только внутри угля что-то металось темное, неприкаянное, мятежное. Это темное было неприятно вам — вспомнилась деревенская ночь, догорающий в печи огонь… и как же захотелось, чтобы не было нигде и никогда в мире Марии, чтобы она не стояла рядом, готовясь к битве, не клонилась от тяжести предстоящего разговора и чтобы ее лицо не задрожало при попытке сказать первое слово!

Однако Мария не исчезла и не ушла. Она заговорила. Сразу — без вступления и объяснений — она стала рассказывать историю своей давней встречи с приезжим летчиком под аркой Политехнического музея, о поездке на Клязьминское водохранилище, о своем легкомыслии и раскаянии, о рождении Любы, смерти родителей, первых вопросах дочери об отце.

Вы усадили ее и дали ей досказать все. Вы только не стали дожидаться объяснений, зачем она все это рассказывает. Она ждала, что вы готовитесь давать отпор, и смотрела умоляющими глазами. Но еще вчера вы сказали себе: «Есть такие моменты и ситуации, когда мудрость запрещает нам сражение». Вы знали: сейчас вам есть что ответить другой женщине. У вас есть власть забрать себе Олега Николаевича, разрывая его. Но пройдет время, он и разорванный уползет в конце концов туда, к этой женщине, к дочери, если не сляжет. Потом будет мучить воспоминание, как он уползал.

«Нет, Олег, сражение не для меня. Я возродила в вас человека, возродила мужчину. Я возрожу отца… Господи, неужели в этом моя судьба?!»

И в каком-то упоении решимости вы быстро и сухо проговорили:

— Можете не продолжать, Мария. Для меня уже все решено. Возможно, потому, что я полюбила вашу девочку… Оттого полюбила, может быть, что она так похожа на Олега Николаевича… А теперь… Теперь простите меня, что я резко прерываю разговор. Прошу вас, дайте мне посидеть одной…

Вечером, дома, обсуждая с матерью свои предложения для Реабилитационного центра в Софии, вы положили левую руку на телефонную трубку, когда зазвонил аппарат. Вам почудилось, что даже по телефонному звонку легко узнать Олега Николаевича и что это он. Как трудно оказалось, однако, поднять трубку! Рука сопротивлялась определенности и ясности вашей мысли об отношениях с Медведевым. Рука затекала, пронзалась болью. Мать даже отвернулась, чтобы не смотреть на ваше лицо.