Татьяна Тэсс - Хранитель времени

— Дурачок… — сказала жена снисходительно и погладила его руку.

Кузя посмотрел на меня, и брови его округлились, словно он впервые меня увидел.

— Послушайте, — проговорил он смущенно. — Ведь вы же, наверно, устали. Пошли, братцы, спать! — Он нерешительно пошевелился, но так и не встал с места.

Все по-прежнему сидели за столом.

— Ты завтра в управление поедешь? — спросила жена.

Кузя ничего не ответил.

— Экскаваторы начали демонтировать, — произнес он задумчиво. — Трехкубовые еще стоят, шеи повытягивали. А большого уже нет. И весь пейзаж стал без него каким-то другим. Подошел поближе, вижу: лежит на земле, раскинулся, как спящий после работы богатырь… Зрелище, прямо сказать, неповторимое!

— Ты в управление завтра поедешь, Кузя? — обиженно повторила жена.

— Не знаю, не знаю… — пробормотал Кузя. Глаза его блеснули. — Знаешь, что мы придумали, Котенко? — сказал он оживленно. — Решили не убирать ту землю, что экскаватор вырыл возле водохранилища. Пусть у нас будут свои собственные Жигули. Засеяли горы земли степными травами, и, можешь представить, там уже повилика завилась, пчелы откуда-то появились… Смотришь на эти горы, и, черт его знает, гордость какая-то в душе! Реки соединили, шлюзы построили и еще собственные горные хребты в степи отхватили. А?

— Цари природы! — Котенко засмеялся и развел руками.

— Слушай, царь природы, — сказала Анечка. — А когда ты в отпуск пойдешь?

— Получу назначение — и возьму отпуск. Честное слово! Поедем с тобой в Сочи… — сказал Кузя мечтательно. — Или через Клухорский перевал махнем пешком в Сухуми. Да?

— Я про Клухорский перевал уже третий год слышу. И третий год ты отпуска не берешь… — сказала жена сухо.

— Ну ладно, ладно… — пробормотал Кузя примирительно. Он сладко потянулся, сдерживая зевок; глаза его стали сонными и кроткими, как у ребенка. — В пять утра встал, — сказал он и потер глаза кулаком.

— Дыню попробуй, горе мое… — сказала жена, и Кузя послушно положил на тарелку кусок дыни.

— Интересно, как теперь Селезнев выкрутится? — неожиданно проговорил он, жуя дыню. — Срок ему дали ничтожный, половину рабочих давно забрали на другие участки, а труд предстоит серьезный. Тут криком да пиратскими штучками уже не возьмешь. Отделочные работы требуют, брат, кропотливой тщательности… — Он подумал и сказал не без злорадства: — У него, по-моему, и мастеров сейчас для таких работ нет. Повертится, рыжий черт!

— Так ему и надо! — вдруг грозно произнесла теща и принялась собирать со стола посуду.

— Что, пошли спать? — вздохнул Кузя. Глаза его слипались, но по всему было видно, что ему до смерти хочется еще посидеть за столом. — Время детское… — проворчал он и, неохотно поднявшись, выпрямился во весь свой могучий рост.

— Спокойной ночи! — строго сказала Анечка и пошла в спальню.

Кузя лениво побрел за ней.

— Абсолютно не хочется спать! — прогудел он оттуда, и здесь же раздался страшный треск и скрип, словно на постель сел слон.

Котенко с шофером ушли на сеновал; Марта Андреевна, собрав посуду, прошествовала в свою комнату. В доме наступила тишина.

— Кузя… — услыхала я тихий голос Анечки. Мне почудилось в нем что-то детское и робкое, — Кузя, на какую стройку мы отсюда поедем?

— Куда весь коллектив поедет, туда и мы, — сонно ответил муж. — Спи, кутька.

— А может, лучше поехать с Ильей Севастьянычем в Москву? Он же предлагал тебе хорошую работу… А, Кузя? Пятнадцать лет со стройки на стройку!..

— Ехать надо не с начальником, как бы хорош он ни был, а с коллективом, с которым все годы работал, — спокойно и твердо сказал Кузя. — Поняла? А теперь спи.

Кровать заскрипела, и вдруг я услыхала шаги босых ног.

— Ты куда? — испуганно спросил голос Анечки.

— Отнесу Котенко одеяло на сеновал. На рассвете будет свежо, продрогнет…

Дверь открылась, и хозяин, задрапированный в простыню, как бедуин, прошел на цыпочках через столовую. Я услыхала, как в маленькой комнате заворочалась и громко вздохнула Марта Андреевна.

— Анечка! — спросила она через тонкую стенку басом и откашлялась. — Куда ж мы все-таки отсюда поедем? Ты не знаешь?

— Куда весь народ поедет, туда и мы. Спите, мама, пожалуйста…

— Поехали бы с Ильей Севастьяновичем в Москву… — проговорила старуха сокрушенно. — Пожили бы в столице. А то, как уехали из Риги, все мотаемся по степям… Пора осесть где-нибудь.

— Ах, мама, как вы не понимаете! — сказала дочка с досадой. — Старый человек, кажется, должны соображать. Ехать надо не с начальником, а с коллективом. Ясно? Спите, завтра вам рано вставать.

Наступила тишина. Я хотела дождаться, когда вернется Кузя, но по нечаянности закрыла глаза и тут же уснула.

Проснулась я от негромкого стука в окно.

Подняв край занавески, я увидела на улице долговязого человека, который, присев, заглядывал в комнату. Бритая голова его, освещенная бледным светом зари, блестела. Он поднял руку и снова осторожно стукнул, словно поскребся, в окошко. На левой руке его я увидела татуировку: змею, кусающую собственный хвост.

— Что вы хотите? — спросила я шепотом.

Человек растерянно смотрел на меня.

— Извиняюсь! — сказал он. — Я думал, тут Кузьма Федорович спят. А где они?

Я услыхала стук раскрывшегося в спальне окна.

— Ты что, Пилипчук? — спросил свежий, спокойный голос Кузи.

— Кузьма Федорович, куда первую бригаду ставить? — сказал человек, торопливо переходя к другому окну.

Кузьма Федорович помолчал.

— Поставишь на седьмой участок, к Селезневу, — негромко сказал он.

— Куда? — удивленно переспросил Пилипчук.

Тополя зашумели под ветром, и я не услыхала, что ответил Кузя. Потом, в нежданно наступившей тишине, он сказал:

— Передай, чтобы за мной сейчас прислали машину. Если шофера еще нет, пусть пригонят попутный самосвал.

Окно захлопнулось. Что-то сонно и жалобно пробормотала Анечка, ей ответил успокаивающий, ласковый басок. В столовую вышел Кузьма Федорович, на плече у него висело мохнатое полотенце. Лицо его после сна было припухлым, но глаза блестели ясным и чистым блеском, точно он уже умылся ключевой водой.

Осторожно ступая, Кузя прошел через комнату и распахнул дверь в сад.

И тотчас же молодое солнце обдало его струящимся щедрым золотом первых лучей, из степи потянуло крепкими запахами трав, и тополь стукнул о стекло крутой прохладной веткой.

1952

Первой прошла через вестибюль немолодая полная женщина с черными густыми бровями. Лицо у нее было озабоченное, глаза глядели строго, и когда она надевала халат, то никак не могла попасть в рукав и долго сердито дергала рукою. Гардеробщица Нюся поправила ей халат, застегнула пуговку на манжете.