Татьяна Тэсс - Хранитель времени

— Хорошая погода сегодня! — сказала Нюся, но женщина ничего не ответила и пошла к лестнице, тяжело и твердо шагая.

Вошел румяный толстяк с пухлым двойным подбородком, потом вошел аккуратный беленький старичок в очках. Переодеваясь, он поглядел на себя в зеркало и сделал губами такое движение, словно сдувал с носа муху. Появились, держась стайкой, студенты. Надевая халаты, они переговаривались. Долетали обрывки фраз:

— …Пересадить железу и дать ей питание через сшитый сосуд. Понятно?

— …И вдруг он говорит: «Вы будете мне ассистировать!» Я так и обмер!

Тяжелая дверь все время открывалась, кто-то входил, раздевался, поднимался по лестнице. В углу вестибюля, у окошка, сидела женщина. Когда открывалась входная дверь, женщина быстро и тревожно, как птица, поворачивала голову. Она всматривалась в вошедшего и долго провожала его глазами; лицо у нее было вопрошающее и растерянное, как будто она не могла решить, тот ли это, кто ей нужен. Вошедший поднимался по лестнице и исчезал за поворотом, словно растворялся вместе со своим белым халатом в косом и сильном снопе солнечных лучей, падающих на лестницу из коридора.

За поворотом лестницы шла таинственная, особая жизнь; оттуда доносились приглушенные голоса, шаги. Иногда женщине казалось, что она слышит отдаленный, протяжный шелест, похожий на вздох или стон. Тогда она вся напрягалась и вытягивала шею, прислушиваясь. Каждый человек в белом халате представлялся ей принадлежащим к суровому и недосягаемому высшему совету, решающему там, наверху, судьбу простых смертных.

Люди же, поднимающиеся по лестнице, в большинстве своем шли на совещание. Это было обычное совещание, на котором обсуждались очередные дела клиники. Рядом, в большой комнате, занимались со студентами. Палаты и операционные были расположены в другой части корпуса, и сюда, в вестибюль, доносились главным образом голоса санитарок, разносящих завтрак.

Обо всем этом женщина не знала. Она сидела в вестибюле с восьми утра, вглядывалась в лицо каждого, кто входил в клинику, и ей казалось, что все встревожены, озабочены и в самом воздухе вестибюля таится что-то тревожное, словно здесь стряслась какая-то беда. Так всегда бывает с людьми, поглощенными своим волнением.

Она успела разговориться с гардеробщицей и рассказать ей, что она — учительница начальной школы в маленьком волжском городе. На прошлой неделе она привезла в клинику свою дочь Аню и хочет, чтобы операцию делал сам профессор Кожедуб. Сейчас она ждет профессора: ей нужно поговорить с ним.

В вестибюле наступила тишина. Никто больше не входил, никто не раздевался у вешалки. Гардеробщица Нюся вынула из ящика вязанье. Учительница встала и подошла к ней.

— Профессор сегодня придет, как вы думаете? — спросила она дрожащим голосом. Она спрашивала об этом пятый раз.

И пятый раз Нюся с важностью отвечала ей:

— Может, и придет, но вы на прием не располагайте. Навряд он будет принимать, навряд.

— Нет, я все-таки подожду.

В одиннадцатом часу сверху спустился толстяк с пухлым подбородком, проходивший через вестибюль утром. Отдуваясь, он снял халат и надел пальто.

— Я пошел на прием в поликлинику, — сказал он гардеробщице.

— Профессор не приходили? — спросила Нюся, из деликатности сложив губы сердечком, и у нее получилось так: «прюфессор».

— Как не приходил? — воззрился на нее толстяк. — Он у себя! В девять часов прошел через северный корпус. Минута в минуту, как всегда… — Толстяк почему-то вздохнул.

Учительница вскочила со стула, словно у нее над ухом выстрелили.

Сбросив пальто, она выдернула из рук гардеробщицы халат и побежала наверх. Нюся даже присела от неожиданности. Всплескивая руками, она что-то кричала и суетилась возле вешалки. Но учительница не оборачивалась. Быстро поднявшись по лестнице, она исчезла за поворотом и ворвалась в тот торжественный мир, где, как ей казалось, решалась в эту минуту судьба ее ребенка. Маленькая и мужественная, в длинном развевающемся халате, она мчалась по коридору клиники.

У двери с табличкой «А. Н. Кожедуб» учительница остановилась и перевела дыхание. Мужество ее сразу исчезло. Она стояла у двери и боялась постучать.

В эту минуту она была совершенно уверена, что, если профессор откажет ей, случится несчастье. Девочка умрет на операционном столе. Или операция пройдет неудачно, и Аня останется калекой, теперь уже на всю жизнь. Это была та минута безмерного, неудержимого отчаяния, когда человек перестает владеть собой. Первый раз ей изменила вера в счастье — великий утешитель в беде.

Во время войны у девочки начался туберкулезный процесс в тазобедренном суставе. Процесс удалось пресечь, но он оставил неожиданные и ужасные последствия: сустав сковало, нога согнулась и перестала расти. Для того чтобы ступить на больную ногу, Аня должна была склоняться всем корпусом. Мать показывала девочку многим врачам. Однажды она услыхала имя профессора Кожедуба. Ей удалось достать написанную им монографию. Монография называлась «Восстановительная хирургия».

Это была удивительная книга. Все в ней было понятно и доступно, словно книга была обращена не к хирургам, а к ней, матери, к ее материнскому горю. Каждая страница источала уверенность и надежду. Грозная и кровавая область медицины предстала в этой книге как добрая и всемогущая наука. И операция, которая всегда казалась человеку неотделимой от увечья, вдруг обрела иную суть: она стала щадящей, целительной, восстанавливающей.

Истинное возвращение человека к жизни — вот что было содержанием этой книги, ее целью, ее идеей.

Учительница стояла перед дверью, на которой было написано «А. Н. Кожедуб». Она глядела на это имя, словно оно могло придать ей мужества, и наконец, собравшись с силами, постучала.

— Войдите, — сказал из-за дверей низкий, протяжный голос.

За столом сидел могучего сложения человек с седыми волосами, подстриженными «ежиком», и длинными казацкими усами. Лицо у него было простое, крестьянского склада, с резкими морщинками в углах глаз. Широкий воротничок свободно лежал вокруг красной крепкой шеи. Человек сидел, откинувшись на спинку кресла и положив на стол широкие грубоватые руки. Он выглядел утомленным.

— Вы ко мне? — спросил Кожедуб. — Садитесь, пожалуйста.

— Я по поводу своей дочки, профессор!.. — Учительница задыхалась от волнения. — Вы ее не помните, наверно. Может быть, вы ее еще не видели. Конечно, трудно надеяться, что вам ее сейчас же покажут. Но, понимаете, я, как мать… — Она ужаснулась тому, как растерянно и невнятно она говорит, и замолчала.

— Как фамилия вашей дочери? — спросил Кожедуб.

— Груздева. Аня Груздева.

— Груздева? — переспросил Кожедуб задумчиво. Букву «г» он произносил мягко, по-украински. — Садитесь, чего же вы стоите? Я ее видел. Сегодня ее будут оперировать.