Иван Сабило - Все дни прощания

— Вас, гражданка, не спрашивают, сидите и помалкивайте. Мы не где-нибудь, а на службе.

— Служить, милая, можно по-разному…

— По-разному служат дурные люди. А честные служат одинаково — честно!

Видно, собачонке в сумке стало жарко, потому что она вдруг гавкнула так громко, что женщина-контролер попятилась назад и недовольно сказала:

— Возят, понимаете ли… У других от работы руки сохнут, а этим только собак развозить. Блох развели — шагу не ступить.

Пока они там беседовали, Фёд Фёдыч взял меня под руку и повел к выходу. Поезд остановился.

— Далеко едешь?

— Не знаю, мне надо в онкологическую больницу.

— Это в Песочном, туда и пешком добраться можно — всего-то километров двадцать. Что значит для юного физкультурника?!

С грохотом закрылись двери. Электричка набрала скорость и, обдав меня горячим ветром, ушла.

Оказавшись возле расписания, я увидел, что следующий поезд будет только через полтора часа. Нужно было где-то убивать время. Вместе с небольшой стайкой людей я спустился по каменным ступенькам и пошел по улице: мимо почты, мимо газетного киоска, мимо столовой — куда глаза глядят. И вышел на берег какого-то озера.

Было жарко, и я обрадовался, что могу выкупаться. С пляжа уходили последние дачники. Я разделся на присыпанной песком скамейке и пошел в воду. По сравнению с невской она была словно специально нагретой, словно вместо дна здесь лежала горячая железная плита. Мне стало жарко в этой озерной, пахнущей рыбой и водорослями воде.

Я поплыл к красному бую, и на меня начал медленно надвигаться противоположный берег озера. Его далекое движение настроило меня на какую-то торжественность. Я плыл медленно, словно на параде, стараясь не шуметь и не делать лишних движений. И все повторял: «Верно говорят: нет худа без добра! Это верно говорят!..»

Перевернулся на спину и взглянул на пляж. Несколько человек суетились там, готовясь уходить. На пологий белый холм поднимались три женщины в цветастых платьях и ребенок в зеленых трусиках. Их босые ноги глубоко утопали в песке.

Подплыл к бую, потолкал его, немного повисел на нем, а затем нырнул в глубину и вынырнул почти у самого берега.

Выйдя из воды, я увидел двух мальчишек — они надевали ласты и спорили, кто кого обгонит. То есть спорил только длинный. И даже не спорил, а с полной уверенностью говорил:

— Хе-хе, стыдно мне за тебя… Гы-хе, да я туда, и обратно, пока ты — туда. У меня, хе-хе, конституция тела мужская. Я, можно сказать, прирожденный пловец! А тебе только по деревьям лазить. У тебя, гу-гу! — наверно, и хвостик есть, как у бабуина… Ох-хо-га-га!.. Сколько живу, ни разу нормального хвоста не видел! Покажи хвост, дам конфету!..

Мне он сразу не понравился. Он не просто разговаривал, не просто шутил, а издевался. Он говорил высокомерным тоном — разумеется, сам он в сто раз умнее этого малыша.

«Костыль ходячий», — подумал я и подошел — мне захотелось, чтобы маленький обогнал. Но чем ему обгонять? Ни ног, ни рук — одни спички.

— На старт! — крикнул я. — Доплывете до камышей и обратно. Я судить буду. Марш!..

Они плюхнулись животами и понеслись. Я сразу начал болеть за маленького, но тут же понял, что выиграет все-таки длинный. Он далеко вырвался вперед и первым доплыл до камышей. А потом пулей вернулся назад. Спиной вышел на мелкое, снял ласты и остановился рядом со мной. Он был не выше меня, но чуть постарше, наверное, перешел в десятый.

— Откуда ты взялся? — спросил он, выливая из ласт воду.

Я качнул головой в сторону станции.

— А мы тут живем: купаемся, устраиваем соревнования, чтобы тело не скучало, в драках участвуем, на танцы ходим, — сказал он и прикрыл глаза то ли от удовольствия, то ли оттого, что это ему давно осточертело.

— Тебя похвалить?

— Можно, хотя это я для справки. Место у нас отличное. Тут не какая-нибудь Сиверская или Мельничный Ручей. Тут Разлив!

— Разлив?! — удивился я.

— А ты не знал? Вот хмырь! Стоит на берегу знаменитого озера и не знает. Другой берег видишь? А что Ленин жил в шалаше, знаешь? Вот шалаш его и стоял на том берегу. И теперь стоит. А ты запросто плаваешь в легендарном озере, даже не подозревая… И вообще, ты кто?

— Неважно, — сказал я. — Для меня удивительно, что ты живешь в Разливе. Какой, должно быть, ты качественный. А когда приезжаешь в другой город и там спрашивают, откуда ты приехал, могу представить, как ты вещаешь: «Я ЖИ-ВУ-В-РАЗ-ЛИ-ВЕ, ГДЕ-ДО-РЕ-ВО-ЛЮ-ЦИИ-СКРЫ-ВАЛ-СЯ-ЛЕНИН». И всем хорошо, все жмут тебе лапу, и все такое, забывая при этом спросить: «А сам ты кто?!»

— Верно! — завизжал мой новый знакомый. — Откуда ты знаешь? Вот что значит иметь мозги!

Мне стало скучно. Даже сказать захотелось об этом. Но он мог знать, как добраться до Песочного, и я спросил:

— До Песочного далеко?

— Пешком?

— Нет, на осле.

— На осле — не знаю. А на электричке минут пятнадцать.

Так бы и говорил, пижон несчастный, обязательно ему нужно сначала показать, что он олух, а уж потом ответить нормально.

— Ну, рекордсмены, пока, — сказал я, подавая руку длинному. Но тот смотрел куда-то в сторону и не слышал моих слов.

— Вить, кажись, Макака идет. И Мишка с ним, — дрогнувшим голосом проговорил мой новый знакомый.

— Хочешь, подойдем? — спросил тот, в воде. Он уже снял свои ласты и выходил на берег.

— Еще бы, это мой долг!.. Идем с нами, если не трусишь, — пригласил он меня. — Сейчас кино увидишь — я ему по морде дам.

— За что?

— Он меня в Сестрорецке, в Дубках, со своими встретил и ни с того ни с сего — бац по физиономии. Я это запомнил. Сначала думал, что он из-за Дашки — девчонка там есть, мы с ним по очереди ее танцевать приглашали, — оказалось, нет, просто так влепил, ради развлечения. Представляешь, какой гаденыш?

Мне не хотелось идти с ним, не хотелось отвлекаться от намеченного маршрута, но теперь, когда он сказал: «если не трусишь», вроде и отказаться невозможно, еще подумают, будто я струсил.

Мы подошли к тощему конопатому парню с прыщавым носом и маленькими круглыми глазками — они будто сбежались к переносице и, казалось, не будь ее, мгновенно слились бы в один глаз.

Он остановился и что-то сказал своему приятелю — рыхлому толстяку с покатыми плечами и коротенькими ручками. Тот медленно отодвинулся в сторону и, вобрав голову в плечи, настороженно уставился на меня.

Этот, которого мой новый знакомый назвал Макакой, молчал. Но было видно, что молчит он со смыслом, обдумывает, наверно, куда рвануть.

Мой новый знакомый подошел к нему, правую руку поднял над своей головой, и, пока Макака следил за этим отвлекающим внимание жестом, он левой ударил его по лицу. И тут же — правой.

Макака закрыл лицо руками и согнулся. Было видно, что никакого отпора с его стороны не последует, что он уже оценил обстановку и сдался.