Иван Сабило - Все дни прощания

Да, это был он. Теперь они лежали спинами к солнцу — голова к голове — и рассматривали то ли журнал, то ли газету, отсюда было не видно.

Я прошел совсем рядом с ними, но отец не заметил меня. Он даже не пошевелился, хотя я смотрел на него, как гипнотизер. Он здесь был только с этой девушкой, и ни с кем больше. Но когда они уже остались позади, я услыхал:

— Дима!

Я обернулся. На меня смотрел отец и его знакомая.

— По-моему, нехорошо сыну проходить мимо отца и не дать о себе знать. — Он обернулся к соседке: — Правильно я говорю?

Соседка смутилась, осторожно пожала плечом.

— Подойди сюда. Сегодня я не успел ничего приготовить, возьми деньги и сходи в столовую — я знаю, ты любишь обедать в столовой.

— Я не хочу есть, — сказал я, но он не расслышал и продолжал весело. — Познакомься, пожалуйста, с этой доброй и милой женщиной, — показал на соседку. — Тебе придется часто с нею видеться. Я рад, что представился хороший случай познакомить вас.

Девушка улыбнулась, встала на колени и протянула мне руку. А я тут же брякнул:

— Не думаю.

— Пора бы уже думать, — обиделся отец.

Но я уже шел дальше.

Я бы на его месте не говорил таким деловым тоном. «Мама поправляется, скоро выпишется из больницы…» «Узнает она, что ты поступил, ее сразу и выпишут…»

Я быстро шел по Дворцовому мосту и смотрел вниз, на серо-голубую поверхность воды. По Неве мчался «Метеор», он будто выпрыгнул из воды и летел по воздуху.

Рядом со мной двигались машины, троллейбусы, трамваи. Под их тяжестью мост жалобно постанывал; где-то что-то постукивало и пищало.

Навстречу шли мужчина и женщина. У женщины на руках спал ребенок, а мужчина держал над его лицом большую коричневую ладонь — оберегал от солнца.

Я остановился. Мне показалось, что это мы трое — Вера, папа и я. Только давным-давно, много лет назад. От жалости у меня навернулись слезы.

Я захотел к Вере. И не стал слишком задумываться, где буду искать ее. Мне было все равно, лишь бы что-то делать и обязательно стремиться к ней.

Сел в автобус и поехал на Финляндский вокзал. Отец именно оттуда ездил в онкологическую больницу. Конечно, проще было бы узнать по телефону, где она лежит, но я был уверен, что и так смогу быстро ее найти.

От второй платформы отходила какая-то электричка, и я сел в нее. В вагоне было много свободных мест. Я устроился у окна против старухи, которая везла в сумке белую собачонку. Собачонка раскрыла рот и высунула влажный язык. И мне все время казалось, будто она дразнит меня. По цепкому взгляду старухи можно было догадаться, что она ищет собеседника.

Я уткнулся в оконное стекло и разглядывал все, что убегало назад: дома, деревья, пешеходов, мотоциклистов. Все это не задевало сознания, потому что в нем, будто в огромном зеркале, отражался пляж у Петропавловской крепости, и опытный оператор наводил камеру то на Степку и Валечку, то на белокурую и моего отца. Чаще всего на них. И всякий раз, когда я видел их вместе, у меня будто что-то падало в животе, а в левом виске начинала биться крохотная жилка.

— Булька он, — улыбнулась мне старуха. — У Льва Николаевича Толстого тоже был щенок Булька… Умнейший, знаете ли, пес! Как человек… Вот я вам, мальчик, скажу: самые умные собаки — болонки. Все понимают. Я в квартире с соседями четыре десятка лет живу — ни я их, ни они меня не понимают. А это чудо природы… Часто ловлю себя на мысли: вот-вот заговорит! Но будьте уверены, не заговорит. Природа сделала их мудрее, чем нас, людей. Природа обезопасила их от страданий, которые мы, люди, приносим себе самим и нашим собратьям своими словами.

Она перевела дух. И посмотрела мне в глаза, чтобы убедиться в том, что ее слова адресованы достойному человеку. Не знаю, убедилась она в этом или нет, но все-таки продолжала:

— И я вам, мальчик, доложу, я вам, может быть, уже тысячному докладываю, что из семи чудес света первое чудо — собаки. Все выдающиеся люди дружили с собаками. Нет ни одного хорошего писателя, который не написал бы о собаке. Возьмите Льва Николаевича, возьмите чеховскую «Даму с собачкой», возьмите тургеневский «Муму»… А этот немец Адельберт Шамиссо:

Вот видите, мальчик, насколько сильной может быть привязанность человека и собаки. Поэтому, дорогой, никогда не обижайте собак. Это научит вас и к людям относиться с уважением и почтительностью. Мы все на земле: и люди и животные — один мир, одно целое. Нам нельзя друг без друга. И если бы ученые обследовали, к примеру, тысячу детей, которые растут при собаках, и столько же детей, но живущих в домах, где нет животных, то убеждена: первые оказались бы умнее и здоровее вторых. А главное, добрее!

Я с улыбкой и уважением взглянул на старуху. Но неужели весь старухин интерес заключен только в собаке? Неужели собака, да еще такая маленькая, может заслонить собой весь остальной мир?

— И что же, у вас, кроме собаки, ничего не было?

Старуха с каким-то испугом подняла на меня глаза и долго молчала. Наконец медленно, словно укоряя, покрутила головой.

— Память есть, мальчик. И все остальное было… Я ведь родилась в год первой мировой. Потом была революция, гражданская, разруха. Я работала много: и маляром, и чертежницей, и в военкомате. Блокаду пережила, мужа и сыночка Вовочку тут схоронила. Особенного счастья у нашего поколения не было, это правда, а остальное все было, как не быть? Мы свое дело сделали, дорогой, нам не стыдно. Теперь за вами слово.

Мне все больше нравилась старуха. Может, ей нужно с кем-то поговорить, отвести душу, и она выбрала меня?

Но тут появились контролеры. Внезапно, сразу из обеих дверей, и к тому месту, где я сидел, подошли вместе — трое мужчин и одна женщина: все в черной форме, в широких фуражках, а женщина — в беретике.

— У меня нет билета, — сказал я, вставая.

— Это мы и по глазам видим, — бесстрастно произнес мужчина.

— Придется уплатить штраф, — сказала женщина. — Фёд Фёдыч, выдайте квитанцию.

— У меня нет денег…

— Как это нет? Зачем тогда в электричку влез? Шел бы пешком. Так и норовят, понимаете ли, в государственный карман… Сейчас же освободи вагон. Фёд Фёдыч, выставьте на следующей.

Женщина была крупная, толстая. На самом кончике ее мясистого носа, нацелившись вверх, торчала родинка-бородавка. Она придавала лицу свирепое выражение. «Носорог, — подумал я, — тетка-носорог!.. Эта не пощадит».

— Что вы, милая, — заволновалась старуха с собачкой. — Нельзя же так. Ведь мальчик они еще. Школьник. Откуда у них?