Юрий Козлов - Наши годы

Абитуриент гладит в темноте ее руку. Анна стала еще бледней, глаза кажутся фиолетовыми.

— Плевать. Конечно, сходим. Что хочешь, то и продадим.

— Два дня назад, — шепотом говорит Анна, — все в жизни было по-другому. Я не могла представить себе, что может произойти вот такое. Все летит в какую-то черную яму, и самое страшное, что я одна, совершенно одна.

Абитуриент думает, что, направляясь сюда, он мечтал, что Анна приветливо встретит его, быть может, они сходят куда-нибудь, посидят в кафе. Так оно и оказалось, только… не совсем так. Абитуриент вспоминает общежитие, где его ждут друзья. Смотрит на Анну.

— Мне, наверное, пора.

— Да-да, конечно, — равнодушно отвечает она.

Он медленно идет к двери, Анна провожает его.

— До свидания, — прощается абитуриент, — я приду завтра, ладно?

— Как хочешь. Приходи, — Анна пожимает плечами.

Он выходит на лестницу. Дверь мягко закрывается. Какая тьма на лестнице. В одной из квартир чувствуется робкое шебуршание, слышен звяк налагаемой изнутри цепочки.

На мраморном подоконнике сверкнула глазами кошка. Неплохо, думает абитуриент, написать когда-нибудь картину «Беда». Высокая, обитая кожей, дверь, пол перед ней затоптан черными следами. Под дверью валяются круглые очки в никелированной оправе, а на подоконнике вот так же сидит и блещет глазами кошка. Тут же ему становится стыдно. О чем он, когда Анна осталась одна! В белом платье с блестками в большой разоренной квартире. Телефон — вот единственная ее надежда. Почему-то абитуриенту неприятно думать об этом проклятом телефоне. Вдруг раздастся звонок? Вдруг тот тип позвонит? А она одна, совсем одна дома.

Он осторожно толкает дверь, она неожиданно подается. Абитуриент входит в прихожую. В комнате слабый свет. Он идет в комнату. Анна сидит в кресле, на столике перед ней телефон.

«Не позвонил», — облегченно вздыхает абитуриент. Он смотрит на Анну, поражаясь странной властности, вдруг появившейся в ее лице.

— Я вернулся, — говорит абитуриент. — Тебе было плохо одной, я вернулся, ты же не хотела, чтобы я уходил.

— Да, — спокойно соглашается Анна, — поэтому я и оставила дверь открытой.

Абитуриент вдруг опускается перед ней на колени, судорожно обнимает.

— Значит, завтра, — неожиданно четко произносит Анна. — С утра ты идешь узнавать. Потом по комиссионкам. Потом… Я не знаю, что потом. — Снова становится неуверенной, несчастной.

— Потом мы уедем, уйдем отсюда! — абитуриент выдирает из стены телефонную розетку. Теперь ему спокойнее. Потом он дует на свечи, они гаснут. В комнате становится совсем темно.

Я по-прежнему один сидел в редакции, наблюдал, как сигаретный дым взвивается в открытую форточку. На карнизе мерзли, поджав лапы, голуби. За окном во внутреннем дворе ресторана кипела жизнь. Громоздились коробки из-под вина, грузчики возили на тележках огромные банки с ветчиной. Я подумал, что Нина Михайловна тоже сейчас сидит с сигаретой перед окном, только у себя дома, размышляет над очередным фортелем дочери. Конечно, Нина Михайловна этого будущего мужа и в глаза не видела. А может, так никогда и не увидит, потому что свадьбы не будет.

Еще Лесков писал, что много у нас на Руси женщин, которые терпят все, словно каменные, и никак не разберешь: не то она чувствует, что терпит, не то и не чувствует. Весьма строго обороняя свободу ходить в чем вздумается, гулять с Евкой где попало и в какое угодно время, изобретать вместе с молодыми художниками авангардистские обложки, Нина Михайловна, как мне тогда казалось, была совершенно беззащитна перед дочерью. Опять-таки на лестничной площадке — извечной нашей сцене — наблюдал я картину: Нина Михайловна бренчала у двери ключами, поставив у порога тяжеленную хозяйственную сумку. Вдруг выпорхнула Антонина: «Привет, мамуля! У тебя сегодня зарплата, я знаю!» — проворно выхватила из сумки кошелек. Нина Михайловна стояла, бессильно опустив руки. Отсчитав требуемую сумму, Антонина вернула кошелек на место. «Но, Тоня, нам же две недели жить, за квартиру два месяца не платим». — «Проживем. Ау, мамуля!» — Антонина весело застучала каблуками по лестнице.

«Надо позвонить Нине Михайловне, — подумал я и вдруг вспомнил свой короткий визит к Антонине. — Или не надо?»

Какая-то аномалия все же была в том, что визит оказался первым и единственным. Крохотного утиного шажочка не сделала мне навстречу после Антонина. Если не считать странной встречи поздним летом, когда неурочные грозы гремели над городом, колотили по окнам мокрой плеткой. Я вышел на улицу сразу, как только кончился дождь. Кажется, это было воскресенье. В понедельник мне предстояло выходить на новую работу. По тротуару неслись потоки воды. Обмытые машины проносились мимо, обдавая прохожих брызгами. Деревья отряхивались, как собаки. Под ногами страстно бегали друг за другом голуби. Солнечные лучи, как спицы, прокалывали взорванные, расслабленные тучи. Девушки снимали на ходу плащи. Я упруго шагал, твердо веря, что завтра на новой работе начинается новая жизнь. Я перешел улицу, оказался в небольшом скверике. Воздух здесь был необыкновенно прозрачен. С зеленых и желтых листьев сочились капли. Они вспыхивали на солнце, и казалось, не сквозь воздух я иду, а сквозь странный свет — играющий, хмельной. Я словно очутился внутри огромного аквариума. Сквозь тонкое его стекло видел причудливо измененные деревья, скамейки, детский деревянный теремок и качели. Чувство реальности было на мгновение утеряно, поэтому я не удивился, когда увидел на скамейке Антонину, целующуюся с каким-то парнем. Жидкие светлые ее волосы были стянуты в пучок, широко расставленные голубые глаза блистали бесстыдной яростью. Возможно, загар усиливал это впечатление. Отлепившись от парня, Антонина приблизилась ко мне, остановилась, расставив ноги, слегка покачиваясь в любимой своей позе.

— Надо же, — сказала она как ни в чем не бывало, — какое у тебя сегодня одухотворенное лицо.

— Да? Это, вероятно, потому, что ты меня вдохновляешь. — Я был старше Антонины, но ее манера вести разговор всегда сбивала меня с толку. Антонина была непредсказуема.

Парень спокойно курил на скамейке, ничему не удивляясь.

— Ты случайно не пишешь стихи? — спросила Антонина.

— Случайно нет. — Я не знал, как и о чем с ней разговаривать. Не нравилось мне и присутствие этого парня.

— Тебе не кажется, — задумчиво произнесла Антонина, — в природе что-то произошло. Воздух сделался какой-то другой.

— Да, — сказал я, — я шел сквозь него, как сквозь…

— Мед? — подсказала Антонина.

Я не мог оторвать взгляд от ее глаз. Они были живейшей частицей того хмельного, играющего мира, который мне на секунду открылся сквозь мнимое стекло и который мне надлежало покинуть.