Римма Коваленко - Жена и дети майора милиции

Мы с Региной переглянулись: великого! Может, мы в глазах Георгия из-за своих дипломов — великие люди? Спросили об этом Лильку. Нет, великими мы не были. Великой будет она, Лидия, если не бросит школу. Так считал Георгий.

— Лилька, а почему ты его слушаешься? Он же тебе никто — ни отец, ни брат, ни муж.

— Ладно вам. У него вся жизнь из-за меня поломана, а я еще буду возражать, добавлять? Я за него, если надо, глаза закрою и умру, не сходя с места.

— Лилька, а как у него жизнь из-за тебя поломалась?

— А очень просто. Встала одна на профсоюзном собрании и высказалась: «Мы в глобальном масштабе все за нравственность, а в каждом конкретном аморальном случае надеваем черные очки и затыкаем уши ватой». И понеслось.

— Тебя уволили?

— Даже не собирались. Я сама ушла.

Сама. Как будто она могла что-то сделать сама, без подсказки Георгия.

После Нового года Регина сдержала свое обещание. Я заплясала, как жаба на раскаленной сковородке. Даже хуже: жаба могла выпрыгнуть, а мне было некуда. Регина спросила:

— Что ты можешь сказать о своей ученице Гладковой Тоне?

Я не стала спрашивать, с чего вдруг к ней интерес, а стала вспоминать Тоню Гладкову. Спокойная, внимательная, учится хорошо, с внутренним миром. И вдруг словно острым ножом кто-то пырнул мне в сердце. Впервые я испытала острую сердечную боль. Я уже знала, что сейчас скажет Регина: фамилия Георгия — Гладков, Тоня — его дочь. Регина по моему лицу поняла, что я догадалась.

— Но это не на сто процентов, — сказала она, — это еще может быть совпадением.

Я вспомнила: когда я в сентябре взахлеб дружила со своим классом, Тони среди нас не было. Пять-шесть человек и в самый разгар нашей дружбы держались в сторонке. Среди них была Тоня. Теперь я понимала, почему она так себя вела: она уже знала, что я из того двора, куда вечером уходит ее отец…

На уроке я поглядела на Тоню. Она сидела на предпоследней парте, белый воротничок, белые манжеты, внимательный и в то же время укоризненный взгляд в мою сторону. Мы говорили о Пушкине, который погиб ровно сто тридцать лет назад, я спросила Тоню:

— Ты знаешь наизусть какое-нибудь стихотворение Пушкина, которое выучила не к уроку, а просто для себя?

Она обстоятельно ответила:

— Я знаю много таких стихотворений, но не очень твердо.

Я волновалась, разговаривая с ней, а она нет, она уже ко мне привыкла за целое учебное полугодие. Больше всего мне хотелось спросить, есть ли у нее брат, сестра, как зовут ее маму и где она работает. Но я не могла, я тогда не могла даже взять ее личное дело и прочитать его.

Ночью я просыпалась и думала: «Кажется, ее мать сидела на родительском собрании у окна, на третьей парте, такая же молчаливая, как и дочь, поэтому я ее не запомнила».

Регина просыпалась и пугала меня своими заявлениями:

— Перестань думать о Тоне Гладковой, ты не даешь мне спать.

Утром я ее спрашивала:

— Как это, интересно, мои думы не дают тебе спать?

— Не знаю. Но ты что-то тяжелое проворачиваешь, и все это валится на меня.

— Я не о Тоне Гладковой думаю, а о Лильке. Регина, мы ведь с тобой та самая общественность, о которой потом будут говорить: где она была, куда смотрела?

— Прекрати. Мы не общественность. Мы просто по соседству снимаем комнату.

— Тебе хорошо. А мое положение? Я ведь классная у Тони Гладковой. Мне дома побывать у нее надо. А с какими глазами я туда пойду?

— А ты не ходи, — посоветовала Регина, — девочка хорошо учится, хорошо себя ведет, и перестань о ней думать.

Лилька, как устроилась на работу, стала приходить к нам по воскресеньям с дарами. Выкладывала на стол конфеты, куски буфетного пирога, жареную печенку и упрекала нас:

— Я ведь чувствую, что вы ко мне остыли. Втянулись в свое учительство, и я уже вам стала не пара. Георгий прав: надо учиться, а то потом всякая с высшим образованием будет передо мной выкаблучиваться.

Мы ей ответили:

— Ну что ты выдумываешь, Лилька, мы все те же, просто работа выматывает, ни на что больше сил не остается.

Лилька говорила:

— Вот и я себе такую, вроде вашей, каторгу готовлю.

— Думай, Лилька, думай, пока не поздно. А то получится, как с той рыжей курицей.

— А при чем здесь рыжая курица?

— А при том, что пришлось ее подбросить в чужой двор, потому что не подумала вовремя, как будешь ее лишать жизни.

Лилька слушала нас с обиженным лицом и склонялась к тому, что Георгий прав: надо учиться, уже сейчас выкаблучиваются, не знаешь, что им ответить.

На всякий случай мы договорились с Региной, что не будем посвящать Лильку в события, если они развернутся. С нее и того, что есть, хватит: работа дурацкая, учеба ненавистная, пристроечка, да еще и Георгий, живущий на семейном вулкане, который в любую минуту может взорваться огненным пламенем. До сих пор не могу понять: откуда у меня тогда появилась такая жгучая ответственность за Лильку? А может, это был страх за себя? Может, я просто боялась жену Георгия, которая однажды подойдет ко мне и скажет: «Ну ладно, они любят друг друга, а ты, учительница, воспитательница, ты-то почему молчишь, ты почему допускаешь такое?..»

Уроки в шестом, где я была классной, стали пыткой: Тоня с предпоследней парты уже не глядела на меня, а только иногда поднимала глаза и тут же, словно испугавшись, отводила. Не отпускавшая ни днем ни ночью забота толкала меня к малодушию: я уже стала подумывать о встрече с женой Георгия. «Здравствуйте. Я Тонина классная руководительница, вот пришла познакомиться, поговорить… Сразу хочу сказать, что я ни в чем не виновата. Просто живу по соседству, поэтому события зацепили, а может, и запутали меня. Но я решила все это распутать, верней, разрубить, потому что есть человек, ради которого это надо сделать. Это дочь ваша Тоня. Вовсе не Лилька, то есть Лидия, стоит между вами и вашим мужем Георгием, а ваша дочь. Вот я и пришла поговорить с вами исходя из ее интересов».

Если бы мои бессонные ночи и муки в классе под взглядом Тони Гладковой довели меня до этого шага, не знаю, как бы я потом жила. Удержала меня от подлости хозяйка. В один из вечеров зазвала меня на свою половину и спросила:

— А где Георгий?

Словно какая-то сила решила меня испытать: «Помнишь, ты говорила Регине, что бросит он Лильку. И бросил ведь. Лилька страдает. Как ты думаешь, он совсем ее бросил или вернется?»

— А почему вы у меня спрашиваете, где Георгий? Кто я ему такая? Вы обращайтесь лучше со своими вопросами по адресу.

— К Лильке, что ли? — спросила хозяйка. — А ты посмотри на нее. Ты сходи в пристройку и посмотри на нее.

В это время Лилька обычно была на работе, и я спросила:

— Она заболела?

— Нет, она здоровая умирает.

Лилька лежала в нетопленой пристроечке, накрытая всем, чем только можно было накрыться. На самом верху лежало зеленое зимнее пальто. Возле печки стояло ведро с углем, рядом дрова и щепки для растопки.