Римма Коваленко - Жена и дети майора милиции

Оставалось выслушать трех свидетелей, речи прокурора, адвоката и самой подсудимой, если та пожелает высказаться. Василий посмотрел на часы. Еще часа два с половиной, не меньше. Те свидетели, что сидели в зале, уже были опрошены, а сейчас лицом к судьям стояла молодая растрепа в перекрученном вельветовом платье и через каждых два слова повторяла, что она ничего не знает, так как работает кастеляншей на месте Лютиковой и согласилась стать свидетельницей исключительно в целях своей дальнейшей безопасности: «Чтобы самой чего-нибудь такого преступного не допустить». И еще эта свидетельница то и дело заявляла суду и всем присутствующим, что она, не в пример подсудимой Лютиковой, женщина замужняя, у нее двое детей и муж:

— Я тут на это преступление время трачу, а у меня дома дети и муж.

Странно, но первым не выдержал этого ее страдания по детям и мужу престарелый заседатель:

— А вы сейчас расскажите все, что знаете, по этому делу и можете идти домой, — сказал он неожиданно звонким и молодым голосом.

— Ага! — вскрикнула свидетельница. — А когда же я узнаю, сколько ей дадут?

Ответ свидетельницы вывел из себя бесстрастного, похожего на поэта Блока судью. Он не хотел делать замечания народному заседателю, затеявшему этот разговор, он просто посмотрел на него выразительно и вздохнул.

— Скажите, а сейчас белье на складе имеет единую маркировку?

Свидетельница вопрос не поняла, и судья разъяснил его:

— Штампы на простынях, наволочках, пододеяльниках сейчас имеют единый вид? Или по-прежнему все это в запущенном, перепутанном состоянии?

— А это бесполезно, — ответила свидетельница, — все равно из прачечной белье вернут по счету и никто на штампы глядеть при выдаче не будет. Это угореть надо, чтобы каждый штамп разглядывать. Я и так минуты на работе не отдыхаю. А после работы оставаться не могу, у меня муж и дети.

Она не подозревала, что своими словами выгораживала Лютикову.

— Стало быть, и у Лютиковой тоже не было времени проверять каждый штамп?

— При чем здесь Лютикова, — огрызнулась свидетельница, — я за себя говорю.

Осталось последнее свидетельское показание. Василий увидел, как напряглось, стало испуганным лицо подсудимой, когда судья объявил, что сейчас будет прочитано показание водителя третьего таксопарка Антипова Витольда Андреевича.

«Я знаю Лютикову Лидию Андреевну год и четыре месяца. Моя мать сдавала ей комнату, принадлежащую моему брату, завербовавшемуся на стройку Севера. В первое время Лютикова ни в чем предосудительном не была замечена. Но когда стала заведовать бельевым складом в общежитии, поведение ее резко изменилось. Стала поздно возвращаться с работы, красить губы, увлекаться модной одеждой. У нее появились высокого качества финские сапоги, а потом и шуба из коричневого каракуля. Лютикова сожительствовала со мной, была по существу моей женой, хоть и не оформленной по закону. Связь нашу нарушила по собственному желанию, без предупреждения. Ушла из дома. На мои просьбы вернуться отвечала грубой бранью. Вещей, принадлежащих общежитию, я у нее не видел, но допускаю, что кто-то ее использовал в корыстных целях. Где она отсутствовала три дня, когда не выходила на работу, я сказать не могу. Прошу, чтобы суд это у нее выяснил…»

— Подсудимая Лютикова, что вы можете сказать по поводу показаний свидетеля Антипова? — спросил судья.

Лютикова поднялась, оглядела присутствующих в зале и задержалась взглядом на Василии. Блокнот в его руках она заметила еще раньше и теперь говорила, обращаясь не к суду, а к Василию:

— Можете записать, что я хохотала после показаний свидетеля Антипова. А если мне когда-нибудь доведется, хоть в глубокой старости, увидеть этого подонка, я ему скажу, что не только я, а весь суд и свидетели в зале хохотали над его посланием. А теперь по существу. Свидетель Антипов в своих показаниях врет. Он знает, где я была три дня. И это он выкрал со склада в один из трех дней, когда меня не было, простыни и пододеяльники.

— Почему на следствии не сказали, что в недостаче подозреваете Антипова? — спросил прокурор.

— Я не подозреваю, — ответила Лютикова, — это я от ненависти так сейчас сказала. Не поймете вы меня, и никто не поймет. Мне умереть легче, чем жить с такой ненавистью.

Появились новые вопросы, суд не успевал их выяснить, и заседание перенесли на завтра.

Похоже было, что эта Лютикова заронила и в него семена ненависти. Подумать только, какой мерзавец! Написать в официальной бумаге о когда-то близком человеке: «сожительствовала со мной»! Антипов позорил весь мужской род. Василий мысленно спрашивал его: «Неужели не понимаешь, что позоришь не только себя?» Естественно, что она его ненавидит. Но лишаться свободы из-за такого типа, если даже он виноват в растрате, — это уже с ума сойти. Василий попытался представить Антипова — этакое смазливое хамло со спортивной выправкой. Привык к легким победам у женщин. И эта, со своей косой, обрадовалась ему, такому красавцу. Все положила к его ногам — и себя, и материальные ценности, за которые отвечала. А потом взяла и бросила своего идола. За что? За что же все-таки она его возненавидела? И где была три дня?

Возле парка так, что можно было войти в него и с улицы, и с парковой аллеи, стоял ресторан «Лето». Зайти — не зайти? Хотелось есть, но денег было маловато. После трудного дня, начавшегося на рассвете «там, где цвели подсолнухи», хотелось сесть на скамейку, закрыть глаза и уснуть, но голод пересилил. Он поднялся по широкому деревянному крыльцу и оказался в пустом и нарядном ресторанном зале. Скатерти здесь были белые, а занавески на окнах из голубого шелка. Помещение не отапливалось, и от всего этого бело-голубого простора веяло арктическим холодом. Раньше здесь согревались спиртным, но в этом сезоне прямо с июня спиртной дух был изгнан. Василий понял, что именно изъятие из употребления винно-водочных напитков было причиной ледяного безлюдья. Даже за буфетной стойкой никого не было. Он знал из газет, что так неприязненно был встречен во многих общепитовских точках переход на безалкогольный режим. Но одно дело прочитать и совсем другое — самому удостовериться.

Показалась официантка, молоденькая, с опустошенным лицом. Подплыла к его столу, сказала простуженным голосом:

— У нас совещание. Зайдите часа через полтора.

Она представления не имела, с кем разговаривает.

— Какая же повестка дня у вашего совещания? — с улыбочкой, не выказывая подлинного любопытства, а всего лишь как бы болтая с ней, спросил Василий.

Он был небесталанным артистом, но не знал или забыл, что в каждой профессии есть свои великие таланты.

— Какое совещание? — спросила его официантка. — Шуток не понимаете? Какое может быть совещание в служебное время? Люди греются на кухне. Сами видите, какой здесь собачий холод.