Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

Темно-зеленые ели еще кое-где прикрывали лапами нестаявшую корочку заледеневшего снега. А березы уже дымились вверху брызнувшим из почек бледно-зеленым светом. Марина шла по тропе, сырой, усыпанной прошлогодними листьями, и переживала свою нелюбовь к одноклассникам. Откуда у них потом возьмутся доброта, вежливость, благородство, если сейчас ничего такого в них нет? Не могут даже разглядеть пустоту и эгоизм Альки, поклоняются ей, а потом еще всю жизнь будут вспоминать ее как первую любовь. А ей, Марине, не надо никакой любви. Володька Егоров — это не любовь, это выдумка. Разве можно любить человека, который в шестом классе выкрал в учительской свою контрольную по алгебре, переписал, а потом попался, когда хотел подложить ее на место?

Марина уже хотела повернуть обратно, когда на ее пути возник парень с большой папкой под мышкой. Был он без шапки, но в зимней куртке, красный шарф, длинный, с кистями, хомутом был обернут вокруг шеи, и все равно его два конца чуть ли не доставали до колен. Марина загляделась на шарф и не заметила лица. Когда парень, поравнявшись с ней, сошел с тропинки, она прошла мимо него и оглянулась. Он тоже смотрел на нее.

— Вы художник? — спросила Марина.

Он не сразу ответил, смотрел на нее, словно пытался узнать, потом сказал:

— Художник от слова «худо».

— Почему?

— Потому что не умею рисовать, а надо.

— Надо? — удивилась Марина. — Разве так бывает? Кому надо? Вам лично или кому-то другому?

— В институт я поступал, в архитектурный. На рисунке провалился.

— Понятно, — сказала Марина. Парень был не чета ее одноклассникам, которые сейчас прыгали вокруг костра. Он был серьезным, целеустремленным, разговаривал с незнакомой девушкой вежливо и откровенно. — А можно посмотреть, что вы нарисовали?

Он раскрыл папку, и Марина увидела ствол дерева, пятнистый, с аккуратным сучком с левой стороны. На втором рисунке был такой же ствол в пятнах, с сучком, и на третьем, и на четвертом. Он не умел рисовать — это и она увидела. Смешной, притащился в лес, чтобы рисовать ствол, каких в городе на каждом шагу.

— Надо поступать в изостудию, — посоветовала она, — а еще лучше к какому-нибудь художнику, чтобы натаскал к экзаменам. Самоучкой ничего не получится.

Он закрыл папку, завязал тесемки и улыбнулся ей.

— Чепуха все это! Пройденный этап. Ни в какой институт больше поступать не буду. Осенью в армию пойду.

Она не заметила, как пошла за ним по тропке, заметила только тогда, когда лес кончился и впереди показалось полотно железной дороги.

— Вы на станцию? — спросила Марина. — А я куда?

— Не знаю, — он рассмеялся, — думал, что вы тоже на станцию.

Она не могла так просто с ним расстаться: уйдет, и они никогда больше не встретятся. Можно было, конечно, махнуть рукой на своих одноклассников: поляна в захоженном лесу, недалеко от станции, что с ней могло случиться, поймут, отправилась домой. Но уверенности, что они не будут искать ее, волноваться, не было. Та же Алька всплеснет руками: «Ой, мальчики, она заблудилась, надо искать!»

— Мне надо назад, — сказала она, — я здесь не одна.

Любой другой на его месте тут же бы подумал: не одна, значит, вдвоем, — и сказал бы что-нибудь про третьего лишнего. А этот сказал другое:

— Жаль, что не одна.

Сейчас он повернется и уйдет. Марине терять было нечего.

— Мне тоже жаль, что вы сейчас уйдете и я вас больше не увижу. — И объяснила, что она здесь с одноклассниками, приехали выбирать поляну для костра. — Вы меня подождите на станции, я скоро вернусь.

Вид у нее, наверное, был такой, что сейчас она, не дожидаясь ответа, рванет с места, побежит, не чувствуя под собой ног, только бы он не сказал чего-нибудь такого: «С какой стати?» Или: «Не могу, опаздываю». Но он не подвел ее, произнес единственные в мире слова, какие только можно было сказать в эту минуту:

— Тогда уж пошли вместе.

Надо было видеть лица Альки, Володьки и остальных мальчиков, когда они появились на поляне.

— Ты куда пропала? — спросил Алька, не сводя взгляда со стоявшего поодаль Марининого провожатого.

Через три дня, когда Марина вместе с ним приехала на эту же поляну на праздник, Алька отвела ее в сторону и сказала:

— Что ты в нем нашла? Такая заурядность. Когда появился в своем красном шарфе, так было на что посмотреть. Скажи ему, пусть его носит зимой и летом.

Раньше Алька без промаха рушила своими словами Маринины радости, теперь же все ее слова летели мимо. Ни Алька, никто на свете не мог ей сказать о Мише Гуськове больше того, что она о нем знала.

В тот воскресный день они приехали в город на электричке и не расставались до самого вечера. Ходили, ходили, потом Марина вспомнила, что у нее в сумке бутерброды, которые утром завернула в дорогу мама, зашли в какой-то подъезд и съели, потом опять их занесло в лес, но это уже был другой лес, на другой стороне города, так называемый лесопарк, зона отдыха детей и взрослых. Покачались на качелях, посидели в избушке на курьих ножках. Марина сказала:

— Дай мне слово, что летом попробуешь еще раз поступить в институт. Мы вместе поедем. Я тоже могу в архитектурный. Уж такой ствол с дурацким сучком как-нибудь нарисую.

— Подумаем, — отвечал он, — этот вопрос мы еще с тобой обсудим.

— А где мы завтра увидимся?

— Где хочешь.

— Слушай, ведь я не спросила, где ты работаешь.

— Еще спросишь, не спеши.

— Слушай, а чего ты больше всего на свете не любишь?

— Предательства.

— Я тебя никогда-никогда не предам. Ты мне веришь?

— Тебе верю.

Когда они расставались у ее дома, Марина сказала:

— Слушай, только ты, пожалуйста, не думай, что я влюбилась в тебя с первого взгляда.

Он отвел прядь волос, упавшую ей на лицо, и она увидела близко-близко его глаза, мальчишеские и уже взрослые.

— А ты можешь так думать обо мне, — сказал он, — потому что это правда.

Марина замерла. Сейчас он поцелует ее. Но он смотрел на нее внимательно и серьезно, а когда она жалко улыбнулась, поняв, что никакого поцелуя не будет, сказал:

— Жди меня завтра после шестого урока. Я приду. Я знаю, где твоя школа.

С этого дня вся жизнь Марины Полуяновой понеслась в какую-то новую сторону. Мать с тревогой поглядывала на нее: на носу экзамены на аттестат зрелости, самое ответственное время, а дочь, как кто ее подменил, распевает песенки, а если сидит за учебником, то час проходит, не меньше, прежде чем перевернет страницу.

— Марина, ты не можешь мне сказать, что с тобой происходит? — спрашивала Виктория.

— Ничего не происходит, — отвечала Марина, — просто весна, последние денечки в школе. Мама, ты должна приготовиться, дочь твоя на пороге жизни, перед нею все двери открыты, она вполне может влететь в какую-нибудь не ту дверь.