Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

— Не нуждаемся, — отвечал Доля. Был он необычайно деловит. Ходил по цеху с озабоченным видом. Всюду заглядывал, что-то записывал в блокнот. Словно это его, а не комиссию послали ревизовать работу цеха.

В это время подсобные рабочие стали вносить стулья и расставлять их у стены под самодельным плакатом, на котором был нарисован подгоревший сухарь с глазами, носом и ртом подковкой вниз. Над портретом сухаря был выписан призыв покончить с браком.

— Еще бы графин и колокольчик, — шепнул Арнольд Викторович Костин Анечке, — и Доля тут развернется. Похоже, мы подгадали к самой интересной минуте: Доля бросает вызов.

— Так это же хорошо, — ответила Анечка. — Почему вы говорите об этом с насмешкой?

— Потому, Анечка, что все это несерьезно, во чужом пиру похмелье. Доля мечется, а толку от этого никакого. Он же младенец, этот Семен Владимирович, верит, что сядет за торжественный стол, зычно призовет всех: поднажмем, сплотимся, — и сдвинет дело в нужную сторону.

— Вы как-то говорили, что в бедах сухарного цеха Доля не виноват: проект с изъянами, машины не все поступили, теперь получается, что и слова его никому не нужны. Что же ему делать?

Костин уже не в первый раз пожалел, что затеял с Залесской откровенный разговор о сухарном цехе. То, что без слов понимают бывалые производственники, этой надо разъяснять. Поэтому решил ответить на вопрос шуткой:

— Что делать Доле? Прежде всего надо хорошо закусывать. Большие неприятности случаются с теми, Анна Антоновна, кто пьет и не закусывает.

Анечка слушала главного инженера, смотрела на Долю, на улыбающиеся лица рабочих, когда они поглядывали на своего ожесточившегося начальника, и ничего не понимала. А тут Доля опять подошел к ним.

— Если у вас нет больше вопросов, прошу удалиться. Сейчас здесь будет закрытое цеховое собрание.

Даже Филимонов не смог бы себе позволить такого выпада против главного инженера и начальника лаборатории. Но Костин знал, с чего это Доля сегодня такой воинственный, взял под руку Анну Антоновну и вывел из цеха.

А случилось то, что возмездие, кара, которые должны были упасть на голову попавшего в вытрезвитель Доли, неожиданным образом превратились в терновый венец. Оглядев в кабинете директора собравшихся и не увидев ни одного женского лица, Семен Владимирович сразу понял, по какому такому вопросу его вызвали. И не ошибся: на полированном столе директора лежал конверт и рядом листок со знакомым штампом медвытрезвителя.

— Будем зачитывать письмо? Или вы, Семен Владимирович, сами расскажете, что там с вами приключилось?

— А почему вас это интересует? — вырвалось у Доли.

Спросил простодушно, не желая, что называется, заедаться, но не учел коллективного самолюбия, которое очень ранимо при обсуждении подобных персональных дел. Никто из присутствующих в разговоре один на один с Семеном Владимировичем не позволил бы себе того, о чем здесь, на этом маленьком собрании, говорилось и спрашивалось: «Как часто вообще вы пьете?», «Что будет думать о нас народ, узнав, что на хлебокомбинате работают алкоголики?», «Почему вы не женаты, Доля?» Он поначалу как мог отвечал, что вообще не пьет, народ не узнает об этом, а не женат потому, что у него больная мать и дочь с нелегким характером, так сложилось, что он со своей женой давно расстался, а официально развелся всего лишь два года назад. Но эти ответы не могли уже смягчить собравшихся, так задела и оскорбила всех его первая фраза: «Почему вас это интересует?» Доля этим вопросом, в общем-то, облегчил им задачу, потому что перед началом обсуждения всем было нелегко: какие принимать меры? С одной стороны, можно ограничиться предупреждением: Доля впервые замечен в пьянстве, это просто тяжелый случай, срыв. Но, с другой стороны, другого такого повода для нелицеприятного разговора вряд ли дождешься. Связи прямой нет в том, что сухарный цех дышит на ладан и что начальник его угодил в вытрезвитель… Но ведь кто-нибудь другой, Филимонов, например, не угодил? Никто не сказал вслух о том, что если Долю надо освободить от работы, то вот она, эта минута. Жалко, конечно: не в начальнике главная причина отставания цеха, и все же, если бы был поавторитетней, порасторопней, умел бы иногда делать хорошую мину при плохой игре, все, возможно, выглядело бы иначе. Об этом не говорилось, но об этом думали. Решение теперь зависело от того, как поведет себя начальник сухарного цеха при обсуждении. С первой фразы Доля повел себя неправильно.

— Сухарный цех, — взял слово секретарь партбюро Алексеев, — честно говоря, сейчас не в экспериментальном состоянии, а в аварийном. Никто из нас не может сказать, что руководитель цеха товарищ Доля не знает производства — он старый кадровый работник, добросовестный и болеющий за свое дело. И вместе с тем, товарищи, сейчас в сухарном цехе трудный период. Роль руководителя производства, как никогда, велика. Мне трудно говорить, но давайте обсудим, может ли после всего случившегося Семен Владимирович руководить цехом? Я имею в виду его авторитет после всего того, что с ним произошло.

Обсуждать, собственно, было уже нечего, авторитет Доли рухнул, это уже обсудили. Все ждали, что скажет Полуянов. Федор Прокопьевич смотрел на Долю: стоит, спокоен — понятия не имеет, что решается его судьба.

— Как вы сами, Семен Владимирович, считаете, есть ли у вас теперь моральное право руководить людьми?

Доля пожал плечами и во второй раз изрек вопрос, который возмутил всех:

— При чем здесь люди?

Его попросили расшифровать этот вопрос, если Доля не издевается над собравшимися, как это понимать — «при чем здесь люди?».

— Люди, — сказал Доля, — работают не ради работы. Ради самой работы работают только волы. И не за зарплату люди работают. И не за страх. Хотя, конечно, встречаются и такие, которых только испуг приводит в чувство. Я понял, к чему вы тут гнете: хотите уволить, или, культурно выражаясь, освободить меня от должности. На это отвечу: ничего не получится. Это наперед скажу, а теперь вернусь к тому, для чего работают люди. Люди работают для того, чтобы создать что-нибудь. Если человек один, он начал свою работу и кончил, создал. А в цехе коллектив, и если один сработал свою часть работы хорошо, а другой свою часть не смог хорошо сработать, то целиком продукция пошла в брак. И тот, кто свою часть сделал хорошо, чувствует себя дурак дураком: зачем он старался? Вот вам, Федор Прокопьевич, начальник лаборатории приносила рамку для резки сухарей, ножи у нее плохо работали. Так эти ножи не сухари плохо резали, они людей под корень вырезали. А меня режет обман. Кого мы обманывали, когда называли цех экспериментальным? Ведь в эксперименте записано ускоренное приготовление теста в агрегатах ХТР. А где эти агрегаты? Опару мы готовим старым способом, время на нее уходит то же самое, а в середине процесса пытаемся что-то наверстать, подогнать, ускорить. Кому это не известно? И, главное, кому это надо? Не о моем авторитете вы тут заботитесь. Вы мне благодарность должны вынести, что взвалил все на себя. А то, что я напился, так от этого в известной форме получилась польза. Иначе не сказал бы я вам всего, что сейчас говорю.