Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

Анастасия открыла дверь соседа вечером, когда мадама, уезжавшая на такси со стариком, вернулась и неизвестно что поделывала в чужой квартире.

— Ой, кто это? — раздался ее перепуганный голос.

— Свои, свои, чужим тут делать нечего, — ответила Анастасия. — А где же сам хозяин?

Мадама ничего не ответила, она стирала в ванной, на столе в кухне стояли на подставке еще горячий чайник, чашка на блюдце и недоеденная котлета на тарелке. Не ждала никого, расположилась, постирушку затеяла. Анастасия поставила чайник на плиту, вымыла под краном чашку с блюдцем, и все это с брезгливостью на лице, потом выбросила остатки котлеты и тарелку тоже вымыла. Капитолина Сергеевна вышла из ванной и молча смотрела, как Анастасия вытаскивает из чемоданов вещи Серафима Петровича и уносит их в комнату.

— Хозяина куда дели? — Анастасия первая не выдержала молчания.

— В больнице. Заболел в санатории. Мне командировку дали, чтобы довезла до дома.

— А сами когда домой?

Как многие люди, Капитолина Сергеевна чутко реагировала на тон сказанных слов. Злобность голоса Анастасии вызвала протест, и Капитолина Сергеевна так же недобро, с вызовом ответила:

— Поеду, когда поеду.

Давно с таким рвением не прибирала эту квартиру Анастасия. И все для того, чтобы незваной гостье, пока Анастасия бушевала в квартире, ни сесть, ни стать было негде. Наводила чистоту, а в голове стучало: «Не на ту напала, мадамка, я тебя отсюда быстро вымету». Победно поглядывала на молчавшую Капитолину и не чуяла беды. А она уже случилась. Недооценила Анастасия гостью.

— Ключ я вот на это место всегда кладу, — Анастасия смотрела на гладкую поверхность тумбочки в коридоре. — И сейчас, когда пришла, положила. Где ключ?

— А зачем он вам?

— Ты мне эти шуточки брось! — прикрикнула Анастасия. — Я в этой квартире двадцать лет прибираюсь, я у Серафима Петровича лицо доверенное.

— А у меня без доверия, — Капитолина Сергеевна распахнула дверь. — И чтобы пока я тут — никаких уборок.

Дверь была открыта. На лестничную площадку выходили еще две соседские двери. Анастасия не стала посвящать соседей в конфликт и, бросив ненавидящий взгляд на Капитолину, направилась к себе.

И вот она, принарядившись, в фетровой шляпе, в новом демисезонном пальто, с красной сумкой, похожей на блин, появилась в «больничной зоне». Пришла, полная решимости отстоять свои права на все то, что останется после Серафима Петровича.

Увидела она его на дорожке. Беспощадным глазом определила его «еледыханность», хотя и разгуливал старик, не лежал на казенных простынях в палате. Увидела Зойку в беседке рядом с мужчиной в белом халате: прискакала, сорока, тоже не терпится узнать у врача, сколько еще папаша протянет. Только ведь не папаша, хоть и удочерил. А если завещание оставит на другое лицо, то и вовсе доченьке нечем будет вспомянуть папашу.

— Не принесла вам ничего, — сказала она, подходя к Серафиму Петровичу, напустив мягкость и сочувствие на свое лицо, — не знала, что вам можно кушать. А теперь вижу, все вам можно. Вы у нас герой, еще сто лет проживете.

Серафим Петрович приуныл, увидев Анастасию. Он весь был там, в беседке. Зойка, конечно, не выдаст приговор Горюхина, но он по лицу ее, по глазам поймет, о чем они говорили. Очень некстати принесло Анастасию.

— Присядемте, Серафим Петрович, в ногах правды нет.

Он покорно пошел с ней в глубь парка, где в полукружии берез лежал обструганный ствол дерева с выемками для сиденья. Сел рядом с Анастасией.

— Я вам желаю, Серафим Петрович, здоровья и скорой поправки. Врачи тут хорошие…

— Спасибо, благодарю, — перебил ее Серафим Петрович, — давайте ближе к делу. Как я догадываюсь, пришли вы сюда не просто меня проведать.

Анастасия обрадованно вздохнула, но ринуться сразу «в дело» побоялась.

— Что же, я просто так не могла прийти? За двадцать лет, Серафим Петрович, моей жизни для вас мне такие слова слушать обидно. И сейчас вы тут, а я всю вашу квартиру вычистила, вымыла. И еще усиленней буду содержать в чистоте, когда вы вернетесь из больницы. Потому что хочу, чтобы вы жили долго и были здоровыми.

Он уже понял, что явилась она неспроста, что-то ей от него надо, но не мог ей сказать: «Ничего не выйдет, голубушка, зря прихватили с собой этот пустой красный кошель». Что-то произошло с ним: Анастасия шевелила губами, но он ее не слышал. Только через какое-то время возник ее голос.

— …Зойку вы по закону удочерили, но у нее своя хорошая жилплощадь. Семья Василия тоже в квартире не нуждается. А мы с вами произведем обмен квартир. Обговорим, что ваша перейдет мне с вещами. В документах обменяем, а вы будете жить, как жили. А я в благодарность буду служить вам бесплатно. И на стороне ни одной квартиры убирать не буду. Все только для вас.

Она предлагала в общем-то неплохую сделку: в обмен на вещи, которые его переживут — мебель, пианино, коллекции, упорядоченный до конца его дней быт. Кроме вещей останется еще много такого, чему нет ни имени, ни цены: его научные работы, опубликованные и в рукописях, переписка с министерствами и заводами, когда строили новую мукомольную установку, Зойкины школьные дневники, где есть драгоценные строчки про него. Пробежала жизнь. И еще от поездок по свету осталась память: медные обезьяны, высушенные кокосы, несколько деревянных масок. Может, именно эта экзотика разбудила в душе Анастасии дикаря? Или есть у него в жизни незамоленный грех, и Анастасия воплощает собой расплату? Что же он должен был натворить такого, чтобы явилось к нему в конце пути это алчное существо и потребовало взамен не душу, а вещи?

— Я понял ваше предложение, Анастасия Гавриловна. Но, пожалуйста, объясните, зачем вам эти вещи? Что вы с ними будете делать?

Он сам не предполагал, какой сложный задал вопрос. Анастасия долго думала, прежде чем ответить:

— Сохраню.

— Кому?

— Как — кому? Сохраню, чтоб не попортили, не растащили, не пустили по ветру.

— Это я понял: будете хранить, сохраните, но кому? Детям своим вы ничего не дадите, даже Коке. У вас же самой и мебель, и посуда есть. О чем же вы тогда хлопочете?

Она глядела на него подозрительно, стараясь схватить подлинный смысл его слов.

— Так ведь пропадет все, а я сохраню.

— Для чего? Для кого? Мне было бы понятно, если бы вы эти вещи мечтали продать, а деньги потратить…

— Еще чего! — возмутилась Анастасия. — Я не пьяница какая, я ни одной вашей цацечки не трону.

— Любоваться будете?

— Хранить, — угрюмо повторила Анастасия. — Если не следить за вещью, она грязью зарастет и пропадет.

А что, если у некоторых людей такое призвание: жить сторожем, работником при вещах. Царь Кощей чах над своим златом, но, может, не все чахнут, а кто-то расцветает душой? Серафим Петрович увидел страдание на лице Анастасии и вдруг понял, что его имущество, которого она жаждет, нечто большее, чем предметы, имеющие определенную цену. Это не просто цель, а идея ее жизни: обладать, иметь, быть единоличной хозяйкой бессловесных ценностей. Если ей сказать: «Анастасия Гавриловна, давайте разберемся, вы человек и родили людей. Что же вы о них не колотитесь, чем и как они живут, а все свои душевные силы направили на мебель, ковры и тарелки?» Если ей это сказать, она еще больше озлобится, тяжелый крест ее идеи станет оправданием: а сами разве лучше? Тоже ведь с добром своим расставаться не хотите.